| Часть I. Глава III |
|
|
|
| 06.11.2009 | |||||||||||
Страница 5 из 9 А у нас, помню, на траверзе Антверпена, я тогда на торговом ходил… Да ладно, бичевал ты, лапшу-то на уши навешивать не надо!.. Помню, шли мы на Вальпараисо, над нами Южный Крест сияет…» Я крепился, дав себе слово, что не проговорюсь. Но тёплая драконовская водка язык всё-таки развязала. Тем более что мне удивить их, рассказать особенно было нечего. Походя так, невзначай, сообщил я, что вообще-то свободу ни на что не променяю, но вскоре женюсь. И добавил как бы между прочим, что в жёны беру не какую-нибудь хухры-мухры, а дочь народного артиста Ульянова… Я ожидал чего угодно – могли не поверить и послать подальше по-рыбацки или, наоборот, как стюардессы давеча, наброситься с расспросами, а какой он в жизни, правда ли это и то?.. – но не полного облома и равнодушия к выданной мною информации. «Ну и что с того? – осведомился чиф. – Нам обосраться и не жить теперь, как говорил в армии наш старшина – коли ты на дочке Ульянова женишься?..» Я растерянно жалко осёкся. Зависла в воздухе кают-компании напряжёнка – вперемежку с буро-сизым сигаретно-папиросным дымом. Захотелось выйти и вообще сойти. Но до берега было миль десять.Даёт звонок капитан Иваныч – все бросаются наверх, я следом, ловя себя на мысли, что пытаюсь как-то сгладить, замутить свой чуть ли не позор, хоть и крикнул матрос Саня, чтобы отсиделся, бля, и протрезвел, и начинается работа: видя на мониторе гидролокатора стадо рыбы, кэп даёт два звонка, мы бросаем вешку, ещё звонок – вешка пошла, на тысячу двести метров, на длину ваеров ложатся кухтыля по мыльно-серо-бурым волнам; «Вирай!.. Майнай!..» - лебёдка со скрежетом поднимает снюрревод с глубины и внезапно мешок выталкивает из воды вблизи борта, так как из-за быстрой смены давлений рыбу раздувает, и снюрревод поднимается, покачиваясь, над кормой, - «Отдай гайтан, бля!.. Да держи конец ты, ёб твою мать!...» - и мы распускаем шворку, треска, минтай, окунь, скаты, крабы с шелестом и грохотом выплескивается и, выбрасывая за борт прилов и «мусор», который сразу кавтают появившиеся из тьмы чайки, улов сгребаем в трюм… Ночью спешим курсом 65 на северо-восток к заветному БМРТ, чтобы сдать рыбу (если не успеем застать на месте или не примут, к утру пойдёт уже вторым сортом, а чуть позже и вообще смывать придётся за борт). Я стою рядом с капитаном Иванычем и слежу за показаниями монитора, расспрашиваю о работе, о жизни: мальчишкой был угнан с оккупированной территории в немецкий концлагерь, где находился в то время генерал Карбышев, ещё не замороженный, потом другой лагерь, где страшно били и чуть не сожгли за укрывательство еврейского мальчика, потом третий, скитания… «А что, Серёга, - говорит Иваныч, - не брешешь, что за дочку самого Ульянова выходишь?» - «Выхожу, - отвечаю не без пафоса. - Женюсь, то бишь». – «Анатолич говорит, пиздит журналист, как Троцкий. Я не знаю. Может, мужики мои думают, что зять у Ульянова должен быть какой-то…» - «Какой?» - «Какой-то эдакий… Он сам-то мужик… настоящий, короче. Я слыхал, почти земляк, из соседней Сибири, верно?» - «Верно. Тысячи три-четыре вёрст отсюда родился - рукой подать…» - «Да нет, я не о том. Ты парень, Серёга, нормальный, не как лектор какой-нибудь, которых засылают лекции читать, бля, про то, как заебись у нас всё… Со всеми наравне работал, я видал. Но Михаил Ульянов… Михаил Ульянов, - повторяет капитан, вглядываясь в черноту за стеклом рубки, посверкивающую в лунном свете волнами. - Переодеть, гримировать даже не надо, и вот мог бы, как я, мэрээской командовать. Хотя не, мелковато для него, БМРТ – вот это по нём. Ему веришь. Наш он. Из самой глуби. Ты не обижайся на моих мужиков, Серёга». Утром шторм совсем стих. Рыбу в последний момент сдали на БМРТ первым сортом, но к причалу шли не прямиком. «Что, Иваныч? – спрашивал я. – У меня вертолёт скоро, к вулканологам должен лететь». – «Успеешь ты к своим вулканщикам, - отвечал капитан, перегоняя «беломорину» из одного угла рта в другой, пожёвывая стальными зубами; папироса гасла, он снова и снова прикуривал. – Сейчас проверим тут ещё в одной впадинке…» - «Крабы?! – вскричал я, когда увидел поднятый над кормой снюрревод, полный крабов, клешни которых торчали сквозь ячеи во все стороны. – Это ж запрещено». – «Запрещено, - согласился капитан. – Но мы ж не со дна соскабливаем, как япошки в наших водах – мы бережно, аккуратно, своё ж добро, родимое…» Когда причалили, меня окружила вся команда, с которой ходил двое суток. Лица одутловатые, небритые и настолько дружелюбные, что в первый момент почудилось: навешают-таки пиздюлей, чтоб не слишком выёбывался. «Ты это, - просипел дракон, протягивая мне трехлитровую банку с красной икрой и целлофановый пакет с чем-то бело-розовым, килограммов десять. – Не того…» - «Да я и так не того», - отвечал я, едва удерживая в пределах грудной клетки рвущееся наружу сердце, то ли после вчерашнего, то ли… «Мы тебе тут на свадебный стол: икра, крабы». – «Крабы?» - «Да ясно, запрещено, - вступил кандей. – Но только мякоть, - оправдался. – Самый что ни на есть деликатес». «Япошки за него под пули наших погранцов лезут», - пояснил чиф, протягивая мне второй пакет. – «Я в курсе», - отвечал я, в конец растерявшись; не оставляло ощущение, что они издеваются, но они были вполне серьёзны и чуть ли не торжественны. «Ты скажи Ульянову, - попросил дед, - что есть такие на Камчатке рыбаки: Иваныч, Василич, Мефодич, Анатолич, Саня… Простые русские мужики». «И вот тебе ещё, - протянул мне дракон Мефодич высушенную, будто изящно изогнувшуюся, с большими прозрачными плавниками и выпученными глазами, с открытым ртом рыбину. – Рыба-дракон. В семейной жизни, как японцы говорят, приносит счастье. Ну, бывай, братан!» - по очереди все обняли меня, похлопали по спине, пожелали удачи. «Не забудь сказать Ульянову!» - крикнул вдогонку Саня… Я брёл от набережной с пакетами, набитыми свежайшей, словно дышащей, крабовой мякотью и икрой. Качало, швыряло из стороны в сторону. Как пьяного, хотя протрезвел. Я чувствовал себя и в самом деле не берущим в жены, а выходящим за... Хорошенькие стюардессы, с которыми летел на Камчатку, помогли мне сохранить деликатесы до Москвы, распихав по своим бортовым холодильникам. И тоже что-то (своё, девичье) просили передать артисту Ульянову. На свадьбе в Доме приемов ЦК КПСС на Бронной (Михаил Александрович «пробил» чуть ли не через кого-то из членов Политбюро) оценили камчатских крабов по достоинству весьма достойные люди: артистка Юлия Борисова, писатель Юрий Нагибин, драматург Леонид Зорин, актёр и режиссёр Никита Михалков, режиссёр Роман Виктюк, журналист, бывший зять Хрущёва Алексей Аджубей (который через несколько лет в бане за кружкой пива с воблой произнесёт сакраментальную фразу: «зять – понятие относительное»), министры, военачальники, послы, мои друзья из Швеции и прочих капстран, из-за дружбы с коими меня в капстраны не пускали, и проч. и проч. Было много цветистых тостов. Ульянов, счастливый, принимающий со всех сторон поздравления, танцевал с дочерью вальс, виртуозно в туре спускаясь с лестницы, усыпанной белыми, чайными, бордовыми, голубыми, розовыми розами… Итак, мы отправились в свадебное путешествие в Киев. Зачин лета на Украине, да и повсюду - лучшее время. По крайней мере, для меня. Всегда всё только начинается. В те же первые числа июня на киностудии Довженко должен был сниматься в роли Жукова М.А.Ульянов. Как молоды и счастливы мы были! Каштаны отцвели, но: «белой акации гроздья душистые ночь напролёт нас сводили с ума…» Промчавшись на белоснежном катере по Днепру, мы отправились осматривать достопримечательности матери городов русских, прежде всего Киево-Печерскую лавру. В тот туристический сезон после восстановления и реставрации открыли многие катакомбы, раскопали новое ответвление подземного хода на берег. Мы слушали экскурсовода, фотографировались, кое-что я переводил на испанский, хотя кто такие схимники и зачем они жили в нишах под землей, не видя белого света, тогда как на земле солнце, женщины, вкусная еда, медовуха (типа вина или рома) и вообще всё более чем recetemaravillosamente – великолепно!! – объяснить кубинцам я так и не сумел. В нишах хранились мощи мучеников. Уйдя вперед, в полумрак катакомб, в одной из открытых ниш, где лежал лишь череп, а мощи, видимо, забрали родственники или реставраторы, я из озорства притаился. И, когда появилась Елена, шагнул из темноты ей навстречу, держа череп перед своим, с утробным протяжным воем «у-у-у!..» Судорожно встрепенувшись всем телом, как большая раненая птица, побелев, Лена отпрянула и стала оседать по стене. Я подхватил её под мышки и насилу привёл в чувство. Заработав увесистую оплеуху. «Идиот! Кретин!! Ублюдок!!!» Глаза её огромные были полны слёз, синие губы дрожали... |
|||||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | |||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|