| Часть I. Глава II |
|
|
|
| 06.11.2009 | ||||||||
Страница 3 из 6 - Благодаря Элджину памятники Акрополя попали в Британский музей, где и хранятся, мы с тобой, Миш, видели их, помнишь? А не увези тогда этот скот «некоторые обломки с надписями и фигурами» и приди кому-нибудь в голову опять устроить гарем или пороховой склад… - В принципе, с этим не поспоришь, - соглашался я. – Ну да. И наши иконы, драгоценности, яйца Фаберже, картины – что с ними было бы, если б не вывезли, не продали в 20 – 30-х на Запад? А сейчас некоторые из них даже в каких-то музеях увидеть можно: в том же Лондоне, в Нью-Йорке… Ульянов молчал. Потом заметил, как бы для себя, между прочим: - Одно дело, когда завоеватели вывозят, другое дело – когда свои… Мы прошли вдоль восточного, главного фронтона, на котором установлены слепки фигур, увезённых Элджином. Христос, худой, бородатый, рассказывал о Фидии. Ещё до постройки Парфенона Фидий создал для Акрополя колоссальную бронзовую статую Афины Промахос (Воительницы) и позже для целлы – святилища – двенадцатиметровую статую Афины Парфенос (Девы). Сейчас в центре святилища отмечено место, где стояла статуя. Перед ней был бассейн, чтобы влажные испарения сохраняли слоновую кость, из пластин которой Фидий исполнил лицо и руки богини. Одежды, оружие и украшения были из чеканных листов золота. Я брёл, обливаясь потом, поглядывая на плавающие в мареве Афины внизу, и воображал статую, огромную, с четырёхэтажный дом, всю в драгоценностях, мерцающих в полумраке зала Парфенона. Представлял, слушая Христоса, как прямо отсюда, с Акрополя, не дав закончить разработку фриза, уводят Фидия, автора великих скульптур, в том числе и скульптуры Зевса Олимпийского в Олимпии – одного из семи чудес света – в тюрьму по обвинению в святотатстве. Рельефы на внешней стороне щита Афины изображали битву греков с амазонками, и Фидий отважился среди персонажей запечатлеть себя в виде лысого старика, поднявшего над головой камень, - а в лице воина с копьём, на которого камень был поднят, зрители сразу узнали черты Перикла… И в воровстве у Афины золота и слоновой кости обвиняли Фидия, а потом судьи факта хищения, как говорят юристы, не обнаружили, и во многом другом… Плутарх объясняет расправу над Фидием завистью. И завидовать, в самом деле, было чему – гениальности. Демосфен сказал о произведениях эпохи Перикла, и о Парфеноне в первую голову, что они «так великолепны и грандиозны, что ни одному потомку не превзойти их». Но отчего Перикл, единовластный правитель, не освободил Фидия, своего друга и любимца, благодаря которому во многом и названы годы его правления «золотым веком»? Вот в чем вопрос. Скончался Фидий в тюрьме нищим, всеми забытым. В Афинах в то время праздновались Великие Панафинеи. «Мерой всех вещей был человек», - говорила нам на лекции в МГУ гениальная преподавательница Античности Елизавета Петровна Кучборская. - И это полностью выразилось в Парфеноне, хотя возводился храм в честь богов; у греков боги человекоподобны, как ни в одной другой религии, не только по облику, но и по поведению… Парфенон – эталон и «норма» архитектуры. Греческая «норма», «парадигма» вообще, будь то в философии, политике, искусстве, даже в геометрии Евклида, не предполагает ни подражания, ни поклонения, не запрещает и не сковывает никакими предписаниями, ограничиваясь лишь одной «нормативной» рекомендацией: «Сохранять явления». «Норма» представляет «явления» во всей полноте и простоте, но не претендует – как все или почти все последующие течения и направления в философии, политике, искусстве – ни на что абсолютное, окончательное. И не подразумевает, что отсчёт времени начался с неё: деревянные идолы, стоявшие в храмах, греки не разрушали – наоборот, восстанавливали. «Норма» призывает к дальнейшему и бесконечному совершенствованию». Конечно, можно было в чём-то и не соглашаться с Елизаветой Петровной, тем более по молодости. Но спорить с Кучборской – махонькой стройной, дворянского облика старушкой, проходившей по коридорам журфака с томом Гомера на голове для осанки, которой завидовали первокурсницы, – было нельзя. Потому что она была – и осталась – права. Но это так, к слову. Я хотел сфотографировать Ульянова в руинах античного театра, что по соседству с Парфеноном. Мизансцену продумал – должно было получиться эффектно. Но Ульянов спускаться на сцену позировать отказался. - Будет неправдой – я в древнегреческих трагедиях не играл, - отшутился. – Я на Древнем Риме специализируюсь. - А жаль, кстати. Не хотелось бы сыграть Одиссея? Или Эдипа? Или самого громовержца Зевса? - Потрясающий бы вышел Зевс! – воскликнула Елена. - Да какой из меня Зевс? – махнул рукой Ульянов. – Что-нибудь ещё успеем посмотреть? – осведомился у Христоса. - У нас запланирована сорокапятиминутная экскурсия по городу. - Сорокапятиминутная, - повторил Михаил Александрович, саркастически скривив рот. – Тут века, тысячелетия… - А нам школьный урок по времени отведен, - сказала Лена. - Или тайм футбольного матча, - заметил я. - И судья добавочного времени не даст, - вздохнул многозначительно Ульянов, хотя прежде, до этого круиза по «колыбели цивилизации», я никогда не улавливал в его интонациях многозначительности: здесь атмосфера располагала. Мы успели посмотреть христианские церкви, многие из которых оказались вросшими по пояс в асфальт посреди современных площадей. Выходишь из полумрака, пропахшего ладаном и воском, и слепит Парфенон, парящий над городом под самым солнцем. И вспоминаешь: «Бог – жизнь, свет и красота». Увидели мы башню ветров, грани которой ориентированы строго по сторонам света и вверху каждой грани рельефно изображён ветер, дующий с этой стороны, и указано его имя: Борей (северный), Кэкий, с градом (северо-восточный), Апелиот, с фруктами (восточный), Эврос, в плаще (юго-восточный), Нот, с опрокинутым сосудом в руке (южный), Липс, с кораблём (юго-западный), Зефир, рассыпающий цветы (западный), и Скирон, с вазой (северо-западный). Увидели библиотеку Адриана, храм Гефеста, который оформлял ученик Фидия, смену караула у парламента и небольшую студенческую демонстрацию перед университетом. - Что они требуют? – поинтересовался я. - Они требуют свободы слова, - ответил Христос, прочитав надписи на плакатах. - Господи, здесь им мало свободы! - утомленная солнцем А.П., разглядывая витрины, вытерла пот со лба и щёк. - Свободы много не бывает, - заметил Ульянов, тоже заметно уморившийся и сникший от жары. Побродив по Плаке, старому городу у подножия Акрополя, по его витиеватым узеньким улочкам с множеством таверн, кафе, лавочек, которые ломятся от языческого изобилия, под вечер, когда море стало золотисто-оливковым, мы сели в маленьком открытом кафе. - Мусаку бы попробовать, - мечтательно промолвила Лена, разглядывая рисунки в поданном официантом меню. – Тарамасалата, гемиста, кефтедес, баклава… - Перебьёшься, дочь, - сказала А. П. – Сама знаешь, какие задушевные романсы поют финансы. К тому же, путешествие только начинается, впереди столько всего. - Да, но в Греции-то мы больше не будем. - Еще миллион раз будете! |
||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | ||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|