Глава II.
                                                                                15 июля, вторник. Порт Пирей (Греция).
   Проснувшись еще до «музыкальной побудки» под шелест волн и прохладный ветерок из приоткрытого иллюминатора, я натянул майку, шорты и помчался на верхнюю палубу. Встречать мечту. Зародившуюся в ту пору, когда беспрестанно листал, разглядывал иллюстрации, а позже, научившись, и читал великую книгу - «Легенды и мифы Древней Греции».
   Взбежал, огляделся – и захолонуло. Вокруг, сколько глаз хватало, раскинулось море, но другое, непохожее на Чёрное – тёмно-синее, подёрнутое золотистой масляной плёнкой, глубинно древне поколыхивающееся. Одним словом – Эгейское. Необыкновенный, напоённый морем и в то же время сухой воздух был еще прозрачен. Тут и там вырисовывались силуэты архипелага, Эвбейских гор, островов и островков, фиолетовых с проседью, аметистовых, палевых, бледно-терракотовых. Чтобы не захлебнуться от восторга и предвкушения восторга еще большего, я упал на руки и, отжимаясь на кулаках, принялся напевать хит Луи Армстронга «What a wonderful world». За этим занятием меня и застал Ульянов.
 - Физкульт-привет!
 - Да это так, - смутился я. – Больше не зарядка, а разрядка. Восторга. Чтобы не заорать на весь корабль, как дети во времена оные: «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство!»
 - Ты это в каком смысле?
 - Ни в каком. Ошалел. Спасибо вам, Михаил Александрович, огромадное!
 - Да мне-то за что? Притом огромадное… - виду он не показал, но очевидно был доволен. – А мне турника здесь не хватает. Беспокоит спина.
 - Наверняка, в спортзале есть.
 - Завтрак скоро. Ленка ещё спит? Буди. Я за Аллой Петровной пошёл.
   Прихорошившаяся, даже слегка надушившаяся, что было ей несвойственно, а потому опоздавшая на полчаса Парфаньяк и Ульянов, в белых сетчатых полуботинках, светлых брюках, в голубой рубашке с коротким рукавом, вышли к завтраку с таким видом, что сомнений не оставалось: отдых пошёл. Улыбчивые, опрятные, в накрахмаленных фирменных фартучках, на каблучках, сновали по залу ресторана «Минск» официантки, стараясь никого не заставлять себя ждать более минуты. Одна из них, Оксана, полногрудая шустроглазая хохлушка, которая и «прикреплена» оказалась к нашему столу на всё время круиза, сразу узнала именитого актёра. Но разволновалась так,  что назвала  сперва товарищем Смоктуновским, затем Михаилом Ульяновичем.
 - Да цэ ж маршал Жуков, Оксаночка! – развеселилась расслабившаяся на отдыхе Алла Петровна. – Не узнаёте?
 - Ой, извините, ради бога, я никогда в жизни не видела артистов в жизни!
 - И как? – повернулся Ульянов в профиль. – Похож?
 - Простите…
 - Смоктуновским меня еще не называли, - сказал он нам. - А с Жуковым такая была смешная история весной. Еду я на дачу в бушлате, который мне в Таманской дивизии подарили, разворачиваюсь на улице Горького у телеграфа, а разворот там как раз отменили. Останавливает гаишник. Выхожу, иду к нему. А он глаза вылупил, вроде Оксанки нашей, ой, говорит, а вы кто? Я? Я маршал, отвечаю для смеха. А он на полном серьёзе честь отдает и говорит: «Извините, товарищ маршал Советского Союза, счастливого пути!» И потом, я видел в зеркало заднего вида, он долго глядел, открыв рот, в след забрызганному «Жигулёнку» - пикапу. Надо ж, думал, наверное, маршал, а на такой машине…
   На тележке, которую подкатила Оксана, стояли тарелки с закусками нескольких видов. Ульянов, подождав, когда сделаем выбор мы, растерявшиеся от изобилия, взял винегрет.
 - Миша! – воскликнула Алла Петровна. – Столько овощей, салатов, маслины, оливки, спаржа – а ты вечный свой винегрет лупишь! Ну здесь хоть сделай исключение!
 - Я машинально, по привычке, - пожимал плечами Ульянов.
 - Ты скажи нашему журналисту, откуда эта твоя страсть к винегрету. О том ведре расскажи.
 - А-а, в День Победы? – заулыбался тесть. – Было дело. Я помню, прилетели большие белые птицы. И мама говорит: смотри, Миша…
 - Какие ещё птицы, Миша! – перебила А.П. (для краткости буду называть её так, как сама тёща обозначала себя в домашних записках типа: «Съездить Лизке за детским питанием, в Кунцево – за мясом, выбить ковёр. А.П.»). – Причём здесь какие-то белые птицы? Ты ещё скажи, как твой генерал Чарнота в «Беге» ни с того ни сего: «Какой был бой!..»
 - Это я так, Ал. Просто вспомнил, глядя на чаек… Но там были не чайки. А с винегретом такая история. Я, правда, не уверен, что это интересно может быть кому-нибудь.
 - Михаил Александрович, интересно! - заверил я. – Как вы встретили Победу?
 - Она тогда уже во всю близь была, так сказать, чувствовалась, и, я помню, шёл по площади… Да, впервые ощутил я её в Омске, я уже уехал из Тары и играл в Омской театральной студии. Выступали мы в госпиталях. На площади рядом с драмтеатром стоял огромный такой щит с картой, на которой каждый день показывался ход боёв на западе, показывали, какие города наши отбили у немцев. И вот однажды я остановился там поражённый и восхищённый абсолютно театральным образом: в чёрной широкоплечей бурке, в кубанке с синим верхом и синим башлыком, с пышными усами шел по площади неведомо откуда взявшийся казак. Столь немыслимо красив он был, такой небрежно-спокойный, столько в нём было достоинства, уверенности в себе, что замер я, раскрыв рот, и долго-долго смотрел ему вслед. Быть может, это был мой земляк, отслуживший в кавалерии. И ясно стало: Победу уже не заворотишь, никакими силами уже её не очурать, ни немцам, ни японцам, ни черту лысому.
 - Миша, ты по-русски можешь рассказывать? – осведомилась А.П. – Без своих этих словечек? Сто лет уже от тебя их не слышала.
 - Я говорю так, как тогда чувствовал, - улыбнулся Ульянов. – Разве это не по-русски? И помню, как майским солнечным утром, накануне мы допоздна выступали в области в госпитале, лёг на рассвете, проснулся от крика моей тётушки Марии: «Победа!! Конец, конец! Война кончилась, победа!!» Она плакала, смеялась, плясала и все твердила: «Конец, победа, конец, победа, победа!..» Я выскочил на улицу, а там творилось нечто невообразимое, я никогда в жизни такого не видел: знакомые и незнакомые люди, приезжие и наши обнимались, целовались, плясали всюду под гремящую музыку, военных подбрасывали в воздух… Я теперь понимаю, что это такой был праздник, который воссоздать потом не удалось ни одному режиссеру. Только кинохроника... Убеждён, к этому еще будут возвращаться. И отмечали, конечно. Мы, студийцы, по тем временам роскошно. Спирт был на столе, закуска. А винегрета наготовили целый таз. И с тех пор, как ем вот этот винегрет, вспоминаю День Победы... А фрома-аж-ж? – шутливо  форсируя французское произношение, осведомился он у официантки.
 - Везу, Михаил Александрович! – сказала Оксана, подкатывая тележку с доской, на которой выложено было пять видов сыра.