| Часть I. Глава I |
|
|
|
| 06.11.2009 | |||||||||
Страница 4 из 7 - Я уже не маленькая, пап! – фыркнула моя жена. И пояснила, когда отец ушел: - Он привык к тому, что где бы и с кем бы я ни была, ровно в десять – как штык. - И ты хочешь сказать, что всегда ровно в десять была дома? - усомнился в который раз я. – И не бывало исключений? Примерница ты наша! - Да, была. Зная, что отец волнуется. И пока я не приду, не ляжет спать. Для неё Ульянов всегда был больше, чем отец. Она всю свою жизнь «делала и мерила по Ульянову», под Ульяновым себя «чистила», как поэт Маяковский под другим Ульяновым - Лениным. - А ты когда начинаешь его помнить, с какого момента? – осведомился я. - С маленького, - отвечала Лена. – Ты и меня, как в том анекдоте, интервьюировать будешь? – спросила, глядя на мой включённый диктофон. – Ну, ладно. Только моё интервью дорого стоит, сам понимаешь… В чём это выражалось, я точно не помню, но почему-то я всегда была уверена, что отец меня обожает. Я же тебе говорила, отец всегда всё прощал и всегда был на моей стороне. Смутные какие-то воспоминания… Он тогда очень много снимался, был в этих длительных, бесконечных командировках и у меня ощущение, что мы всё время его ждали. Одно на уме: когда вернётся папа? Мы ездили с мамой отдыхать на Чёрное море, подолгу там жили, у артистов ведь отпуск длинный, два месяца, а то и больше, и я ждала, ждала, когда же приедет пап, и когда он, наконец, приезжал, было что-то фантастическое, сказочное!.. - А каким он был на отдыхе? - Таким же, как здесь. Хорошо помню, как мы всей семьёй отдыхали в Крыму в Нижней Ореанде, в санатории ЦК КПСС, который был расположен через забор от дачи Брежнева. Санаторий был наикрутейший в Советском Союзе, совсем закрытый, для самого высшего эшелона власти. А папа тогда стал членом Ревизионной комиссии ЦК партии и ему выделяли туда путёвки. И там была устоявшаяся за годы советской власти партийная манера поведения на отдыхе, совсем непонятная для меня, девчонки-подростка. - Что ты имеешь в виду? Все похлопывали друг друга по плечу и называли партайгеноссе? - Что-то в этом роде. Но по-советски. Впрочем, может, так и в Германии было на курортах до войны. У нас все степенно, вальяжно прогуливались под ручку с законными жёнами по идеально ухоженным аллейкам, вокруг клумб, по набережной, в столовую все приходили в костюмах и платьях, не то что на простых курортах – в плавках и растянутых майках… Прошло несколько дней, я купалась, загорала, ела фрукты, а в этой партийной атмосфере хоть и было мне не совсем комфортно, но особенно по этому поводу я не заморачивалась. И вот отец меня позвал и говорит: «Знаешь, Лена, здесь надо вести себя по-другому. Идёшь ты, к примеру, по аллейке на пляж и видишь впереди себя мужчину, женщину или пару. Ты обязательно должна улыбнуться им и сказать: «Добрый день!» или «Добрый вечер!», а если поинтересуются, тёплая ли сегодня вода или ещё что-нибудь спросят, очень любезно, доброжелательно ответить». – «Да зачем это надо? – не понимала я. – Я никого здесь не знаю!» - «Неважно, - отвечал отец. – Зато тебя все знают». И там у нас родилась семейная такая поговорка – «Улыбка номер 6». - А почему 6, а не 8 или 3? - Не знаю. Но означало это крайне неестественную, вымученную, сконструированную улыбку. И до конца жизни у нас с дедом была эта поговорка – как пароль. Когда я спрашивала, зная, что не всё у него слава богу, уже совсем незадолго до его ухода, пап, как дела, он улыбался, как тогда, в цэковском санатории много лет назад, и я говорила: «Ага, понятно, улыбка номер 6». - А всё-таки скажи честно: тебе когда-нибудь мешал тот факт, что ты дочь Ульянова? - Мешал. С одной стороны, можно было пользоваться именем отца при походе в ресторан Дома актёра или Дома кино, что, естественно, я делала неоднократно. Или при доставании каких-то дефицитных в то время продуктов с заднего хода «Елисеевского». Или путёвок в театральный или киношный Дом творчества. Но с другой стороны, все смотрели на меня всегда не как на полноценного человека, личность, а как на придаток к имени отца. - Неужели всегда придаток? - Ты же заешь, я всегда, практически, ощущала к себе отношение людей, как к чему-то прилагающемуся к папе, великому и знаменитому, как к прилагательному. И отношение нередко было эдаким пренебрежительно-презрительным. А для отца важно было, чтобы я выросла не просто дочерью, но самостоятельной единицей. Чтобы не только сама могла себя обеспечивать, но и состоялась как личность. И так он меня воспитывал. И, в общем-то, воспитал – в чём-то до крайней, даже гипертрофированной степени чувства собственного достоинства и полноценности. - Ты имеешь в виду свою любимую присказку: «Что я, в дровах себя, что ли, нашла?» - Тогда, в нежном, как говорится, возрасте, у нас с отцом стали возникать конфликты. Я пошла сама, в профессиональном смысле, который, в конечно счёте, и является главным смыслом жизни любого человека, не пользуясь гремевшим тогда на всю страну отцовским именем, связями… Я пыталась пробить стену сама. Прилагая неимоверные усилия, стараясь изо всех сил. Пахала, проще говоря. Но постоянно натыкалась, напарывалась на презрительное: «А-а, Михайловна, так это ж дочь Ульянова, да что она может, ничего она не может, она же папенькина дочка…» Было дико обидно. - А когда впервые ты на это напоролось, не помнишь? - Да с самого начала моей профессиональной деятельности напарывалась! В Полиграфическом институте, где училась. Тогда, правда, была я что называется «в поле ветер, в попе дым» и меньше это беспокоило. Хотя тоже тыкали пальцем, мол, дочь Ульянова, типа, совсем блатная. - Нет, а совсем в детстве, в школе ты не ощущала тяжкого бремени фамилии, притом не просто знаменитой артистической, а и фамилии вождя мирового пролетариата? - Я ж говорю, в детстве я была оторвой. Полной лоботряской. В конце уже, в десятом классе из 12-й французской спец перешла в школу рабочей молодёжи, 127-ю ШРМ, знаменитую. Она находилась на улице Горького, ныне Тверской, за гостиницей «Минск», ныне снесённой. И славилась она по всей Москве тем, что творческая интеллигенция, писатели, художники, актёры, отдавали туда своих детей. - Недорослей? Потому что не тянули в спец и обычных средних школах? - Школа рабочей молодёжи подразумевала то, что нужно было где-то работать и учиться, но не каждый день, а три раза в неделю по несколько часов. И в субботу сдавать как бы зачёты. Такой режим оставлял кучу свободного времени, которое в 11-м классе требовалось для занятий с репетиторами и вообще подготовки в институт. Это во-первых. А во-вторых, там была очень демократичная директриса, Агриппина Семёновна, как сейчас помню, чрезвычайно любившая творческую интеллигенцию и дававшая детям возможность заработать аттестат. |
|||||||||
| Последнее обновление ( 18.11.2009 ) | |||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|