В половине седьмого Иван Ильич кричит с берега, что борт на Бурхуктах через двадцать четыре минуты, билеты он уже взял, машина ждет за насыпью.
Бурхуктах – поселок на берегу знаменитого карасевого озера; член-корреспондент Сердюк советовал Кузьмину непременно туда слетать. А от карасевого озера недалеко до Аласохшского водохранилища, где через три дня их будет ждать «Геолог Рогов» и где, по сути, начнется научная работа.
Утро прохладное, вчерашняя духота рассеялась. Кузьмин садится впереди, Олег с Ксенией, Никифор Безысходных и Иван Ильич, не умолкающий всю дорогу (а здесь через каких-нибудь два года будет построено... а вот там, левей!..), помещаются на заднем сиденье газика. До объявления посадки успевают съесть в буфете по холодному беляшу и выпить приторного кофейного напитка.
Старикашку АН-2 трясет и подбрасывает, солнце тешит его, как пенсионера; в облака самолет входит, боязливо вжимая голову в плечи.
– Игорь Олегович! – Никифор старается перекричать рев моторов. – Легенду знаете? Две есть. Одна – Бог пролетал здесь зимой, отморозил руку и высыпал тут все свои сокровища. Богатый у нас край! Другая – решил Бог в зеркало поглядеть, да и разбил зеркало на тысячи кусочков. Красивый у нас край, однако! Пять Франций! Все есть!
Малюсенькая, как муравей, тень АНа пробирается сквозь осколки зеркала – извилистые речушки, озерца, серебрящиеся на дне аласов лужицы, задевая, но не боясь о них пораниться.
Летчик, сделав круг, виртуозно сажает самолет на поле, покрытое холмами и ухабами. Минут десять оседает пыль, показывается здание местного аэровокзала – сколоченная из досок сторожка без окон и дверей.
У дороги, ведущей из аэропорта в село, стоит сэргэ, коновязь – символ счастья и гостеприимства; сэргэ этому уже лет сто, растрескавшийся, покрытый лишайниками и мхом столб. На улице – ни души. Всюду валяются большие ржавые бочки. За полусгнившей изгородью – православные деревянные кресты, склепы, почерневшие от снега и дождя. В нижних, прибитых поперек, досках вырезаны имена и фамилии усопших. «Попов Капитон Ферапонтович», «Попов Афанасий Никифорович», «Попов Никодим Гаврилович»...
– Семья Поповых, – говорит Кузьмин, и снова ужаливает его повтор интонации; вспоминается, как прошлой осенью он бродил по Веймарскому кладбищу. Не только интонации повторяются в последние дни, но запахи, жесты, ощущения, – и это начинает выматывать. – Фамильное кладбище Поповых, – говорит он, прислушиваясь к своему неровному голосу.
– Нет, Игорь Олегович, – касается его локтя Ксения. – Наши священники постарались. Когда они крестили местное население, то давали им свои фамилии и фамилии своих знакомых, а те, на кого фантазии не хватало, становились Поповыми. Имена-то какие: Никодим, Данила...
На крыльце сидит маленькая сморщенная старушка.
– Скажите, в какой стороне озеро? – спрашивает у нее через изгородь Олег.
Старушка, высохшая, со стянутыми ко рту морщинами, не обращает на них внимания. Никифор спрашивает по-своему – старушка так же бессмысленно смотрит в пространство узенькими щелочками.
– А может быть, никто давно и не живет уже в этом селе? – траурным полушепотом говорит Кузьмин.
– Да что вы! – бодро потирая руки, смеется Иван Ильич. – Просто предупредить надо было местное начальство, а связи вчера не было. Кого-нибудь встретим обязательно.
До околицы никого не встречают. Проселочная дорога ведет дальше, через лес, и Иван Ильич предлагает пройти по ней:
– Озеро, кажется, в той стороне.
– С приемом стеклотары, однако, напряженка, – замечает Олег, кивая на пыльные груды бутылок по сторонам дороги. – Их невыгодно вывозить, пап. А на «Жигули» бы запросто хватило.
В лесу тихо, всюду белеют головки пушицы.
Впереди, между глухими стволами лиственниц, проблескивает озеро. По песку гуляют чайки, стоит йодистый запах прели и гнилых пней.
Неподалеку квадратный кривоногий мужичок в армейской ушанке и прожженном ватнике распутывает сеть. Улыбчивое, очень смуглое его лицо перевязано платком. Никифор заговаривает с ним; Никифор волнуется, выступая в роли толмача, но кое-что удается разобрать.
Игнат Еремеевич Попов работает разнорабочим в рыболовецком совхозе; сейчас зубы болят, бюллетенит, а все совхозные на собрании, обсуждают планы и разное. Из Москвы в Бурхуктахе очень давно никого не было. Очень, очень хорошо! Игнат Еремеевич едет ставить одну сетку и проверять другую – никто из гостей не хочет своей рукой вытащить знаменитого бурхуктахского карася, которого очень уважают все начальники?
– Я хочу! – вдруг делает шаг к воде Ксения.
Плоскодоночка Игната Еремеевича меньше надувной лодки и требует врожденных способностей к эквилибристике. Он бросает в нее сетку, двухлопастное длинное весло и, легко приподняв, сталкивает на воду. Олег берет жену за руку, но Ксения вырывает руку, упрямо вскинув подбородок.
– А я хочу! – стряхивает она босоножки на песок.
Вытаскивая жирного карася из ячейки, она наклоняется, упирается коленом в борт лодочки – визг, крик «мама!» рвет дремотную тишину, ржут в ответ кони неподалеку. Олег швыряет сумку, бросается вперед, но, увидев, что Ксения с помощью Игната Еремеевича встает и вода едва ей до колен, останавливается; улыбаясь, она медленно бредет к берегу, выжимая руками волосы, футболка липнет к телу...
Она видит, что Кузьмин ее фотографирует, но не сутулится – наоборот, кажется, запрокинув голову, подставляет всю себя солнцу и двухсотмиллиметровому телевику... Позже, в избе Попова, Кузьмин старается встретиться с Ксенией взглядом, но она смотрит на Олега.

– ...Доробо, капсе, здравствуйте, гости дорогие! – вносит в комнату блюдо карасей жена Игната Еремеевича, полная женщина лет сорока. Она еще что-то говорит, щербато улыбаясь.
Караси запечены на шампурах, со всеми внутренностями. Сметана жирная. Попов почти не ест и Никифору не дает; рассказывает, помогая себе и толмачу мимикой не по-северному живого лица, о старике, своем однофамильце Григории Иннокентьевиче, задумавшем соединить два небольших озерца, одно из которых пересыхало, и за несколько лет прокопавшем пятнадцать километров! Озеро сейчас самое чистое, самое теплое, самое богатое; больше шестисот тонн солнечного, замечательного – начальники зря не похвалят! – карася может дарить людям в один год! Утка и рыба жирней, чем на других озерах, личинки, водоросли – питательней. Говорили, что был старик Григорий Иннокентьевич не в себе, – кто знает?
– Такие дела, – высыпает на блюдце Ксении голубику из банки Олег, взглянув на отца. – А вы знаете, что если построят ГЭС, то уровень основного водохранилища, когда оно соединится с Аласохшским, будет на три метра выше уровня озера? Затопит озеро, со всеми его личинками.
Никифор долго переводит. Игнат Еремеевич улыбается, ожидающе заглядывая Олегу в лицо, – пошутил? Но Олег жует карася и маслеными пальцами складывает на край тарелки прозрачные косточки.
– Не может того быть, – качает головой Игнат Еремеевич. – Как так затопит? Сколько лет уже люди карася ловят. Нет, неправда. Старик один копал, простой лопатой, день и ночь копал, чтобы людям... Не-е-ет... Раз начальникам нравится карась, значит, не затопят, – уверенно уже хлопает ладонью по столу Игнат Еремеевич. – Да и в другие страны, я слышал, отправляют нашего золотистого.
Потом Игнат Еремеевич велит жене привести детей – фотографироваться. Пятеро сыновей и четыре дочки. Самой маленькой, Марфеньке, полтора годика. Хорошим бы получился этот снимок: Ксения, с мокрыми, блестящими на солнце волосами, в рубашке Олега, сидит, прислонившись спиной к бревенчатой стене; а на коленях у нее расплывшаяся в беззубой улыбке Марфенька тянется ручонкой к ягодке.
Выходят из дома, когда солнце садится, мошка гудит, неистовствует. Так же безлюдно, и космическая тишина. Так же сидит на крыльце старушка, только на плечи ей накинули байковое одеяло.
– Совсем глухая, – говорит Игнат Еремеевич. – А красавицей, однако, была. Из-за нее и уехал мой отец из Бурхуктаха. Из-за нее отца нашего – председателя сельсовета – чуть не застрелили. Красавицей была Аграфена Дормидонтовна.

Переночевав у председателя сельсовета, позавтракав карасями в сметане, выходят из поселка. Дорога сухая, плотная. Не жарко и не холодно – хорошо. Приятно смотреть вперед, поверх стены елей на голубое звонкое небо.
Километра через три дорога сворачивает влево, к другому поселку, стоящему на берегу одного из притоков Реки. Иван Ильич, сориентировавшись по компасу и по крупномасштабной карте района, говорит, что к Аласохе – прямо, никуда не сворачивать. Дальше идут по топи, огибают маленькие темно-коричневые озерца, ручьи; идут по песку вдоль густого ельника.
Солнце блестит, уходит под облака и снова печет. Над болотцами вибрируют тучи мошки. Мошка жужжит, гудит, стрекочет, ввинчиваясь в ушные раковины, в нос и в рот. На вкус мошка пресно-кисловатая. Иван Ильич входит в ельник. Там сумрачно, застойно, сыро. Ни звука, кроме истеричного воя мошки и хлюпанья, повизгивания резиновых сапог.
Сперва Никифор Безысходных шутит, что с его фамилией они обязательно заблудятся. Потом Олег запевает строевую: «Через две, через две зимы, через две, через две весны отслужу, отслужу, как надо, и вернусь!» Иван Ильич, то и дело сбиваясь с ноги, перекидывая с одного плеча на другое трехлинейку, которую одолжил у председателя, фальшиво подпевает Олегу. Потом все вместе затягивают «По диким степям Забайкалья».
Ксения молча идет впереди. Кузьмин с кофром, прибавляющим в весе через каждый километр, – сзади. Олег все время порывается взять у отца кофр, но отец не отдает, говорит, что это привилегия фоторепортера, и тащит сам, черный от пота и мошки. У Олега в рюкзаке громыхают приборы, которые не легче фотоаппаратуры.
Искусанное мошкой, опухшее солнце устало висит над тайгой, когда они выходят наконец к водохранилищу.

Живут на берегу, в полуразрушенной пятистенке. Олег с Ксенией спят на чердаке, остальные внизу; у каждого своя комната, сквозь стены виднеется небо и пролетают целые дивизии комарья. Спасение только у огня. Вечерами за домом разводят костер, варят уху и коптят рыбу.
Рыбы немного. За целую зорьку удается поймать на спиннинг лишь несколько небольших щук и окуней. Если бы Никифор не захватил с собой небольшую капроновую сетку, пришлось бы есть раз в день. Ни тайменя, ни муксуна, ни осетра нет и в помине.
Олег с Никифором работают. Нашли плоскодонку, заколотили дыры, подсмолили и с утра уплывают, не обращая внимания на протесты Ксении, далеко от берега, к торфяникам и островкам.
Они изучают распределение донных грунтов – берут пробы, делают съемку. Измеряют насыщение воды кислородом. Определяют ветровой режим водохранилища. Составляют примерную схематическую гидрологическую карту района...