| Теперь во мне спокойствие и счастье |
|
|
|
| 06.11.2009 | |
|
Страница 9 из 17 – Да, если взять по временам года, – уныло начинает Спиридон Капитонович. – Зимой большинство озер и рек полностью промерзает, знаете. Вечная мерзлота. Рыба едва успевает соскользнуть в зимовальные ямы. Из семисот сорока семи кубических километров воды потребляется лишь половина кубического километра. Выгода от строительства водохранилищ несомненна, – необходимо накапливать воду на зиму... – И отапливать, освещать города, поселки, буровые работы вести, добывать золото, алмазы... – Пап! – обрывает отца Олег, но осекается, опускает голову. – Пап, это сложный вопрос и... человеку постороннему... – Указательным пальцем он прижимает очки к переносице. – Я-то, положим, человек не совсем посторонний, – помолчав, говорит Кузьмин. – Когда тебя еще на свете не было, я столько строительств снимал – ГЭС, ГРЭС... За репортаж о канале мне присудили... да что, ты сам не знаешь? – Знаю, – отвечает Олег. – Кому еще ухи? – улыбкой Ксения округляет, сшивает рваную паузу. – Осталась одна миска, остальное – гуща. Никто не хочет? Тогда сама съем! – Тут вот какое дело, – разломив о колено березовую ветку, говорит Саша Мельников. – С одной стороны – дешевая энергия, с другой – экология. Взять хотя бы... – Энергия дешевая? – перебивает Кузьмин. – По расчетам Гидропроекта, – отвечает Олег, – удельные капиталовложения на один киловатт мощности – мизерные. Себестоимость одного киловатта – какие-то тысячные копейки. – Боже мой, хватит! – зажмуривается Ксения. – Нельзя весь вечер о киловаттах. Давайте о пришельцах. – Да, – говорит Олег. – Лучше о пришельцах. – Мне в Перу рассказывали любопытную вещь, – мгновенно переключается Кузьмин. – Древние жители Южной Америки, Полинезии и Пасхи никак не могли общаться между собой. А в письменности и в архитектуре у них много общего. На скалах Пасхи изображен бог, летящий на лунном корабле. И у египтян то же самое. И в Америке. На Пасхе есть сидящие каменные идолы. Если положить идола на спину, то он окажется в позе космонавта перед стартом. Небо разглаживается, застывает. Камешки вперемешку с песком приятно хрустят под ногами. Дышится легко. Кузьмин проходит по берегу метров сто, сворачивает в темноту, в холодную сырость лиственниц; споткнувшись о корень, вспоминает предостережение Саши Мельникова насчет медведей и идет назад к костру. Никифор, обхватив ручонками острые коленки, глядит в пространство. Саша рассказывает, как в прошлом году со столетним стариком-охотником они завалили медведя. Олег лежит на плащ-палатке, положив голову на колени жены, и слушает Сашу. Ксения смотрит на огонь, трудно понять, слушает она или думает о чем-то своем. В сполохах костра ее волосы отливают серебристо-зеленым. Вскрикивает в темноте птица – Ксения вздрагивает, вскидывает подбородок, блестящий от «Дэты». На кого же она похожа? – думает Кузьмин. Эти губы и особенно – глаза... Несомненно, лицо ее знакомо ему, красивое, невинное, но таящее в себе что-то такое, от чего – если всматриваться – начинает казаться, будто все вокруг, и лицо, и огонь, и глубинный мрак, и холод тайги, и Река, неподвижная, вечно движущаяся, и сам он, его сердце, мозг, жизнь до этой минуты – все окутано древним, извечным грехом, в котором тысячи поколений людей страшатся исповедаться даже себе, но на который обречены все, от младенца, кончившего жизнь еще в утробе, до гения... Все слушают, как старик шарахнул из старой берданки медведю прямо в лоб и тот повалился замертво, чуть не задавив Сашу. Заходит разговор о долголетии. Саша уверен, что продолжительность жизни зависит от самого человека. Кант, например, в молодости очень много болел, и врачи говорили, что он недолго протянет. Но философ стал укреплять мускулатуру и нервишки. К сорока годам стал здоровым мужиком. Жизнь была рассчитана по секундам. Ложился ровно в десять, мгновенно засыпал. Вставал в пять. Прогуливаться выходил в семь и за тридцать лет ни разу ни на секунду не нарушил свой распорядок. Горожане проверяли по Канту свои будильники. – Неужели? – подмигивает Олег Спиридону Капитоновичу, сидящему напротив. – Да, это точно, – продолжает Саша. – И не только Кант себе жизнь сделал. Многие. Я читал, что ученый Пастер в сорок лет был разбит параличом из-за кровоизлияния в мозг от перенапряжения. А прожил до семидесяти трех. Ходил, работал, сколько хотел. Главные открытия сделал после сорока уже. Сам себя вылечил. Захотел – и вылечил. Самое главное, хорошо знать себя. И быть уверенным. – В чем? – спрашивает Олег. – Во всем. А главное – в себе. Необходимо быть уверенным в своих нервах, в своей физической силе и ловкости, а если их нет – необходимо, чтобы они были, и для этого времени не жалко. Я так считаю. – Вот правильно! – соглашается Никифор. Ксения с Олегом улыбаются. – Ты, Саша, молодец! Мужчина! Седые головешки по краям костра дотлевают. Следующий день Кузьмин трясется с Иваном Ильичом на райкомовском газике по району: снимает арсукчанских шахтеров, звероферму, клубную самодеятельность... Весь день Иван Ильич делится своими бедами и болями, которыми с Кузьминым делятся «на местах» почти все, от тракториста до секретаря обкома. Рассказывает о трудностях, которые создают сами люди, чтобы потом героически их преодолевать. Об условиях жизни оленеводов на севере района, о мотонартах «Буран», открытых, как мотоциклы, – при встречном ветре да при морозе кожа на лице горит! Прокатить бы разок инженера, их создавшего!.. Раньше, в молодости, Кузьмин слушал, записывал, возмущался, в редакции рассказывал корреспондентам отдела очерка и репортажа, если было что-то действительно интересное. Но у корреспондентов всегда хватало своих забот и тем. И постепенно Кузьмин научился, слушая, не слышать, а думать о своем или ни о чем не думать – наслаждаться природой, архитектурой... Это чисто профессиональное свойство, которое вырабатывается у разъездных, особенно фотокорреспондентов. И можно ли без него удержаться на поверхности морей, океанов информации, не захлебнуться и не пойти ко дну? Скорей всего, нельзя, думает Кузьмин, глядя в окно газика. Иван Ильич рассказывает о борьбе, которую приходится вести партийным работникам с психологией, даже философией временности. Некоторые задерживаются в районе на два, три года, максимум на пять лет. Родина где-то там, на западе, за Большим Камнем, как они называют Урал. Или на востоке, в Приморье. А здесь – поработал, заработал и... привет. И не спросит никто, если, к примеру, стенка, которую ты сложил, вскоре после твоего отъезда развалилась... – И заразная ведь, как чума, эта философия, Игорь Олегович! Живешь во времянке – сегодня, сейчас, работаешь, складываешь на сберкнижку, если желаешь, или гуляй, пей, спи... Снова заколачивай, неважно в конечном счете как, главное – сколько!.. И потом уматывай скорей куда-нибудь подальше. И там, на новом месте – заколачивай, гуляй, не думая о том, что было до тебя, что будет после... Трава такая есть, перекати-поле, знаете, Игорь Олегович? – Знаю, знаю, – кивает Кузьмин, не глядя на собеседника. – Раньше оно не так было в Сибири... Я сам из Забайкалья, из казаков. Предки мои чуть ли не с Ермаком пришли. Как жили? Здесь у тебя дед, отец, и дети здесь быть должны, что ты посеешь, то они пожнут и передадут своим детям. А те – своим... Не берем, конечно, войну, катаклизмы всякие. Мирную жизнь берем. В позапрошлом году на седьмом участке обвалилась шахта. Виновных не нашли. Где искать? В Баку? В Магадане? В Архангельске? А следствие установило, что нарушены элементарные нормы... Честных, ответственных людей, конечно, большинство. Подавляющее, так сказать. Иначе и быть не может, Игорь Олегович! Но много еще такого... ...Возвращаются Кузьмин с Иваном Ильичом поздно. Посреди ночи Кузьмин просыпается и долго не может заснуть. Ворочается в спальнике, считает до пятисот – какой дурак это придумал? |
|
| Последнее обновление ( 17.11.2009 ) |
| След. > |
|---|