Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Теперь во мне спокойствие и счастье Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
06.11.2009
Оглавление
Теперь во мне спокойствие и счастье
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15
Страница 16
Страница 17

Пили за тысяча девятьсот восьмидесятый год, за московскую Олимпиаду, за удачу, за любовь, за музыку. Танцевали под «Баккару» и «Би Джис», любимый Костин ансамбль в стиле диско. Слушали романсы, которые Костя сочинял на слова малоизвестных поэтов прошлого века. Спорили.
Позже Костя сидел на кухне с Ксенией, плакал и клялся, что любит, понимает, чувствует музыку, как никто, но почему-то оказался здесь в Среднеярске, и за червонец или за четвертак в тупом ресторанном угаре играет безумную, кретинскую, с каждой секундой доканывающую его пошлятину... И Ксения плакала вместе с Костей. Олег в это время с усердием объяснял кому-то из вновь пришедших гостей, что такое ноосфера Вернадского.
Под утро, когда олимпийский год уже подступал к Москве, ввалился совершенно пьяный Андрей Мальцев. Хотел бить Олегу морду, кричал, что видел он этих западных умников, дешевок, но его утихомирили, с трудом дотащили до кровати. Через час Андрей исчез из комнаты. Пошли на улицу искать его, но не нашли.
Первого января Ксения работала, не чувствуя усталости, хотя не спала ни минуты; напротив, весь день она была как-то странно, радостно и светло, как в детстве, возбуждена; она выходила из зала, смотрелась в зеркало, стоящее в углу возле гардероба, и казалась себе красивой, глупой и необыкновенно женственной. Костя Шиповников заказов не принимал, играл только ее любимые вещи.
Потом гуляли по Среднеярску, ходили в гости к подругам Ксении и институтским друзьям Олега, ужинали в ресторане «Сайсары», который был в стороне от центра города. Больше говорил Олег, а Ксения слушала, глядя на его растрескавшиеся губы, тонкую шею, нервные руки в цыпках от холодной воды в общежитии. Он рассказывал о детстве, о маме и об отце, которого очень любит; об университете – поездках на картошку, на практику, о ночных спорах в общаге и в Слободе.
Однажды в кино вдруг захотелось поцеловать его. Олег был увлечен «Пиратами ХХ века» и не заметил, как она на него смотрит. Ксения прижалась к нему плечом, он обнял ее, взял за руку и поцеловал...

...Затряслись крылья, самолет весь завибрировал, дернулся – и пошел на снижение, выпуская шасси. Слева тянулось широкое гладкое поле с зеленовато-синими пролысинами – основное русло Реки; впереди, между заснеженными елями, вставали тугие серебристые дымы Сарандыга.
Несколько дней Олег ездил на испытательный полигон, а Ксения томилась в бревенчатой одноэтажной гостинице, смотрела телевизор.
В поселке их пригласили на юбилей знатной охотницы Февроньи Арефовны Поповой. Олега посадили в президиум, за стол, покрытый зеленой скатертью, с графином. Ксения не могла без улыбки смотреть, как он кивает, ни слова не понимая, солидно поправляет очки.
Февронья Арефовна, сухонькая седая женщина со старчески детским лицом, сидела справа от секретаря райкома. Много лет она перевыполняла план по сдаче государству шкурок горностая, песца, красной лисицы – сдавала больше других охотников-мужчин. Из тайги ее привезли на вертолете, чтобы наградить медалью.
«...Как можно жить в тайге? – говорила Ксения, когда из дома Февроньи Арефовны, где было много тостов, где подружилась с охотницей и с заместителем директора Сарандыгской зверофермы, они шли в гостиницу. – Ума не приложу. Представляешь, в юрте в пятидесятиградусный мороз? Я дома-то умираю под тремя одеялами».
«С детства привыкают. Отец с девяти лет ее брал в тайгу; стрелять учил, разделывать шкурки...»
«Не может нормальный человек привыкнуть. Температура у всех одинаковая, тридцать шесть и шесть... Слушай! – Ксения взяла Олега за руку. – Давай с ума сойдем, а?»
«В каком смысле?»
«В тайгу!.. – изо рта у нее вырвалось продолговатое облако пара, заблестели губы. – Ты ведь закончил уже все свои дела».
«Что ты...»
«Этот Попов говорил что-то о вездеходе, недалеко там золотоискатели...»
«Совсем рядом. Километров двести».
«Хоть попробуем. Не выйдет так не выйдет. На три дня, Олег, – Ксения посмотрела ему в глаза; сказала совсем тихо, почти шепотом: – Я тебя прошу».
«Ладно. Попробуем».

Вертолет поднял непроглядный колючий вихрь, до боли сжал барабанные перепонки – и скрылся за деревьями. Опустилось джеклондоновское безмолвие. Минут пять они ошалело стояли в снегу, глядя на деревья и друг на друга, и только от улыбки Февроньи Арефовны очнулись.
Афиногена Созонтьевича, ее мужа, в зимовье не было. Февронья Арефовна объяснила жестами и несколькими русскими словами, что он ушел в другое зимовье, но должен скоро вернуться.
Ксения переобувалась в кенчи и торбаса, надевала, глядя в зеркальце, оленью шапку, которую дал им в Сарандыге Попов. Февронья Арефовна убиралась, Олег разжигал печку. Сперва из всех щелей времянки валил едкий бурый дым, но постепенно тяга наладилась, сухо и крепко затрещали поленья.
«В зимовье всегда найдешь щепки и дрова, – объяснял Олег тоном бывалого зимовщика. – Соль, лед для питьевой воды, спички, кусок мяса, сахар, чай. Иногда даже масло».
«Сколько лет ты провел в зимовьях?» – улыбалась Ксения, втирая крем в кожу лица и рук.
«Двадцать семь лет, восемнадцать дней, – отвечал Олег. – Такие дела».
«Действительно, ты чем-то похож на истощавшего, изможденного, всеми брошенного северного мишку. А я в этом наряде похожа на вожу? Знаешь, северные племена давали русским первопроходцам таких женщин-проводниц...»
«Вылитая. И глаза так же накрашены. И маникюр подходящий».
«Пошли гулять!»
Ксения вышла, постояла, взмахнула руками, сделала с дорожки шаг в сторону и провалилась по пояс.
«Лишних ханичар в зимовье, кстати, нету», – смеялся Олег, вытаскивая ее.
«А как же мы без лыж?»
«Будем сидеть, пока нас кто-нибудь не заберет отсюда. Говорил же».
«Будем сидеть, – Ксения дышала ему в лицо серебристым паром. – Мне здесь очень нравится».

В темноте заскрипели нарты, вошел Афиноген Созонтьевич – заиндевевший, с тревожно расширившимися на свету зрачками глаз-щелочек. Февронья Арефовна помогла мужу стянуть доху, повесила ее за печкой, объясняя, почему у них в зимовье люди. Он был ниже ее на полголовы, с крохотным личиком и крохотными сухими ручками, совсем не понимал по-русски, но все время улыбался Олегу.
Жирно пахнуло оттаявшими в тепле горностаевыми шкурками. Февронья Арефовна ловко очищала их, натягивала на пробило; Ксения и Олег молча смотрели на ее темные, с набухшими, ветвистыми, как реки и речушки на карте края, венами руки.
Всю мужскую работу делала Февронья Арефовна. Охотилась на лисицу, песца, а если надо, ходила и на медведя и несколько раз чудом оставалась жива; ставила и проверяла капканы на всех участках, строила и ремонтировала зимовья... Ксения вспомнила, как брат описывал в письме жизнь бразильских индейцев шаванти. Мужчины плетут корзины из тростника, делают красивые луки и стрелы и разнообразные украшения, а все остальное – удел женщин. По легенде, раньше не только женщины – шаванти, но и мужчины рожали детей. Но мужчина – слабое существо, и многие после родов умирали. Поэтому решили, что рожать будут лишь женщины, а мужчинам рожать запретили, и постепенно они разучились это делать.
За ужином Афиноген Созонтьевич продолжал рассуждать, Олег кивал в ответ. Мороженая строганина была вкусной, а суп из оленины до того крутой, что после двух ложек Ксению затошнило. Олег шепнул, чтобы она не показывала виду, а то хозяева обидятся. Февронья Арефовна поняла, улыбнулась и выбрала для Ксении лучший кусок жареного мяса.
«Багыба, – сказала Ксения. – Спасибо».
Хозяева радостно заулыбались, стали объяснять, как лучше жарить оленину, как сказать «мясо», «нож», «охотник». Но Олег невпопад спросил их: «Диала кайдыгый?» («Как дела?»), – и они вдруг замолчали.
Потом Февронья Арефовна рассказывала о том, как летала в Москву на совещание охотников и видела в зоопарке северных олешек, которым там очень плохо. О том, как отец учил ее стрелять. Ксения с Олегом внимательно слушали, делая вид, что все понимают. Улыбались в ответ на улыбки, боясь допустить еще одну оплошность. Поглядывали друг на друга.
Еще Февронья Арефовна говорила о том, как прошлым летом на нижних приплотинных участках Аласохшского водохранилища тысячами тонули землеройки и полевки, ежи, даже зайцы и красные лисы, которые плавают хорошо, но вода слишком холодная. Говорила, что гораздо меньше стало белки, ушли ондатра, выхухоль, не гнездятся и не останавливаются осенью черные журавли и другие птицы с тех пор, как появилось водохранилище, особенно когда его расширили...

«...Я мечтала быть стюардессой, – шептала Ксения. – Мечтала летать в Японию, в Непал, в Бразилию... Все детство мечтала, но никому об этом не говорила. Я о многом мечтала и никогда ничего никому не говорила. Никогда, ничего, никому... Смешно, да? Теперь я стараюсь иногда вспомнить детство и почти ничего не могу вспомнить, кроме того, о чем мечтала. Смутно, конечно. В дымке. Разноцветной, как после грибного дождя. Знаешь? А стюардессой я не стала потому, что папа ушел от нас и женился на стюардессе из Киева. Я до сих пор ее ненавижу. Ни разу в жизни не видела, но ненавижу. Какой только я себе не рисовала ее... Мама из-за нее умерла. Но отца любила до самой смерти. Я отца почти не помню. Только руки... отдельные жесты... Странно. Нет, не помню. И не знаю, как отношусь к нему. Он прислал только несколько писем и триста пятьдесят рублей, когда я заканчивала школу. Брат отправил деньги назад, хотя нам было трудно. Мама с самого начала отказалась от алиментов. Шила день и ночь, вязала. У меня очень хорошая... мама... Знаешь, не могу произнести слово «была». Я ее люблю. И мне все время кажется, что... что ее предаю в чем-то... Не знаю... Я пошла учиться и стала официанткой для того, чтобы заработать много-много денег и ни от кого на свете не зависеть. Приехала сюда, в Среднеярск, а брат был очень против. Никогда, наверно, по-настоящему не простит. Он – в Лиме, а я – в Среднеярске, представляешь? Тетя работала в театре, и там кто-то рассказывал, вернувшись с гастролей, что на Севере, в Сибири, официантки получают огромные деньги, в месяц столько, сколько актеры чуть ли не за год. Я решила накопить много тысяч и... Я не знала и сейчас не знаю, что бы я с ними делала, но... но это неважно... Знаешь, я никому раньше о себе не рассказывала».
«А этому своему таксисту?»
«Дурак ты, – прошептала Ксения, накрываясь с головой одеялом. – Дурак».
«Прости, я... действительно, дурак, идиот, я не хотел... Ну, пожалуйста, Ксюшенька, извини меня...»


Последнее обновление ( 17.11.2009 )
 
След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков