|
Страница 11 из 17
Километрах в семи от того места, где стоит пятистенка, – небольшая деревушка. Олег с Никифором плавают туда, расспрашивают жителей о том, что изменилось после наполнения и расширения водохранилища. Привозят парное молоко, которое выпивает Ксения, потому что больше никто молоко не любит.
Она с утра до вечера загорает на песчаной отмели.
Кузьмин снимает, а больше читает роман без начала, который нашли за печкой.
Приходит «Геолог Рогов», и они пересекают водохранилище; Олег говорит, что с прошлого года многое изменилось и необходимо побывать на другом, южном берегу – Спиридон Капитонович соглашается с Олегом.
Гроза, лиловые молнии, ливень звенит, грохочет по черной воде. Судно жмется к берегу, усыпанному совсем еще свежим плавником. Много низко наклонившихся над водой деревьев, берег весь изрыт, изжеван, исколот небольшими заливчиками.
Кузьмин спрашивает у сына, где маковка церкви, о которой тот говорил. Олег в ответ что-то мрачно бормочет. Кузьмин не переспрашивает, он – «человек посторонний».
Потом Олег объясняет, что на гребне водосливной плотины установили надстройку и повысили НПГ – нормальный подпорный горизонт, то есть уровень. Увеличили мощность, но загубили очень много леса, сельскохозяйственных угодий, пастбищ... Во всяком случае необходимо будет позвонить в Среднеярск.
Олег говорит, что в прошлом году, после летней экспедиции, они написали докладную в филиал по поводу создания на Аласохшском водохранилище искусственных пляжей, – водохранилище расширялось, и это бы закрепило рельеф берегового склона. Пляжи гораздо дешевле других берегоукрепительных работ. Но им ответили, что лишних денег нет и вообще это никому не нужно, так как Аласохшское водохранилище «не относится к крупным», а заполнение его почти уже закончено. После этого была осень с сильнейшими ураганными ветрами, дождями, потом зима и весна с мощным ледоходом. В том месте, где Аласоха соединяется с водохранилищем, на стыке, во время ледохода, как рассказали жители поселка, образовались громадные заторы, потому что вскрывалась Аласоха по течению, с севера на юг. А в мае эти горы льда резко растаяли, и тут еще НПГ повысили...
– Берег весь размыло, разбило, – говорит Олег. – Максимальная величина отступания бровки в глубь материка за этот год – пятьдесят пять метров! Это многие гектары земли, тысячи кубометров ценнейшей лиственницы! А ели сколько... Ель почти сразу гниет. Образуются бескислородные, мертвые зоны, в которых ничто живое не может существовать. Уже около тридцати процентов площади ложа заилено. Ил черного и темно-коричневого цвета. Какой уж там муксун! Какой таймень!..
– Я могу поговорить с Сердюком, если он уже в Среднеярске, – предлагает отец. – Что-то ведь можно еще сделать? И с секретарем крайкома…
– Не знаю... Не надо ни с кем говорить, я сам. Разберемся.
В двадцать один сорок «Геолог Рогов» проходит Ильин перекат – пересекает Полярный круг. Это записывают в судовом журнале. Ветер тянет с юго-востока, влажный и теплый; облака розовые, но не крупные, мягкие; чайки возле коренного берега садятся на воду – к хорошей погоде.
Саша Мельников вызывает новичков, Ксению и Кузьмина, на корму и по традиции окатывает водой; Кузьмин пытается объяснить, что уже бывал в Заполярье, но его никто не слушает, хохочут, колотят чем попало по пустым ведрам и корыту; в кубрике тем временем артельщик Никифор готовит стол.
Потом Ксения, переодевшись в черный обтягивающий свитер с открытым воротом, поет под гитару, читает стихи Блока и кого-то из современных.
Суржумцев-Собакевич просит есенинское, о том, как споткнулся о камень. Она помнит это стихотворение. Читает тихо и просто:Все живое особой метой
отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом... ...На глазах у кэпа слезы. Он встает и выходит. Неслышно прикрывает за собой дверь.
У Кузьмина начинает болеть голова. Ночью он вышагивает по палубе и курит, твердя про себя – это отвлекает, – что бросит: без пяти двенадцать закурит, а ровно в полночь швырнет окурок в воду...
Спустившись по лестнице в кубрик, он глотает из банки рассола и снова выбирается, шатаясь, на корму. Сидит в моторке, курит, курит, и каждая затяжка, каждый удар сердца – вопрос: «Где? Где же он мог видеть эти губы? Слышать голос? Видеть эти глаза?..»
Темно-бурая холодная вода пенится на кильватере, выпрямляются проволочки далеких берегов; остальное пространство заливает громадное светлое небо. ОЛЕГ
(СЕНТЯБРЬ – ДЕКАБРЬ 1979 ГОДА) Прошло немного времени, но Олегу казалось, что полжизни назад он стоял на площади перед Среднеярским аэропортом, рядом с пустой бочкой из-под кваса, ждал автобус или такси и подумывал, не вернуться ли в Москву.
Низко провисало небо, набухшее холодной мутной влагой. Лежало на крышах бараков, на жидких деревцах за дорогой. Воздух был застойно-холодный, как будто никогда здесь не появлялось солнце.
Подошел автобус. Вяло, неплотно закрылись двери. Тронулся, выкатил с площади на дорогу, сонно подвывая в неживой тишине, покачиваясь на ухабах. То и дело останавливался и угрюмо подбирал стоявших вдоль разбитой дороги пассажиров – узкоглазого небритого мужичка с мешком, старушку, школьниц. Люди в автобусе почти не разговаривали. Лишь изредка что-то невнятно бубнили, позевывая.
Олег сидел у окна, держа на коленях сумку и рюкзак. Спать не хотелось, хотя в самолете не спал ни минуты.
Он не умел спать ни в автобусах, ни в поездах, ни в самолетах. Теперь, когда летел в новую жизнь, смотрел на близкие звезды, потом на рассвет, на бескрайнюю бугристую степь облаков внизу, думал обо всем на свете, мечтал о женщинах, которых будет множество, прекрасных, щедрых, но будет и одна, та самая, о которой он мечтает, сколько помнит себя.
В Москве осень только начиналась, блестели под теплым дождем астраханские арбузы, виноград, сливы, – здесь, в Среднеярске, уже заканчивалась. В пологих кюветах, устеленных прелыми ноздреватыми листьями, темнела вода. На деревьях листьев не было. И самих деревьев почти не было, – редкий кустарник, кривые хилые стволы, бессмысленно торчащие по обочинам.
Где же тайга? – уныло думал Олег за каждым поворотом, вспоминая профессорские рассказы о Среднеярске. Где вековые ели, лиственницы?.. ...Институт был закрыт. Сторож красноречиво дал понять из-за двери, что ничего не знает и знать не хочет. С чемоданом, рюкзаком и сумкой Олег отправился через весь город в гостиницу. Быстро темнело и холодало. Черные тучи, казалось, хотят вдавить безлюдный город в землю, расплющить его.
В холле гостиницы «Сибирь» было светло и шумно. Мест не было. Администраторша, полная блондинка с пластмассовыми бигуди, зевнула Олегу в лицо и отвернулась. Подошел капитан-артиллерист; с третьего раза администраторша ответила ему, что не глухая, сказано – нет, значит, нет и не будет: конференция...
«Что же делать, девушка?» – спросил сзади еще кто-то.
«Я уже восемнадцать лет не девушка, – ответила администраторша. – Я вам серьезно говорю, молодые люди: до воскресенья ни одного места не будет».
Олег опустился на диван, где два офицера играли в дорожные шахматы. Хотелось помыться, сменить носки, съесть кусок горячего мяса. Хотелось почитать и потом заснуть в теплой чистой постели. Входили и выходили из гостиницы мужчины, бритые, бородатые, в ватниках, в пальто, в полушубках, широкие, с грубыми лицами и грубыми громкими голосами.
Скверно было на душе. Никогда еще он не оказывался в таком положении, так далеко от дома, где все чужое. Холодное. Враждебное. Хоть плачь. Олег подумал о том, что был бы здесь отец, все бы устроилось. Отец, отец... Папа. Он сейчас чуть ли не на другом конце земного шара. А ты здесь. Один. И три года впереди. Больше, чем в армии. Три года в этом городишке. Бараки, избы, четырехэтажные панельные дома, как верх архитектурной мысли и цивилизации. Кинотеатр «Звезда». Памятник. Универмаг. Олег взглянул на администраторшу; сонными, невидящими глазами она смотрела в стену, снимая бигуди.
Он встал, подошел к газетному киоску. Купил вчерашнюю «Комсомолку» и отцовский журнал за прошлый месяц, надеясь увидеть там родную фамилию. Пролистал от начала до конца, но, как назло (отец публиковался почти в каждом номере) – не увидел. Одно к одному, подумал Олег. Все плохо. Но крепко сжал рот, напряг плечи и бицепсы – так он включал мужество и выдержку. Надо было что-то решать...
«Парень! – через полчаса окликнула его блондинка. – Слышишь, парень! Ты, ты – в очках! Поди сюда... Конференция послезавтра открывается, бронь, но прилетели еще не все. Сам-то с запада?»
«В каком смысле?»
«С запада, спрашиваю?»
«В общем-то да. С запада».
«Не с Украины, естественно?»
«Нет, из Москвы».
«Геолог, что ли? Ладно, что с тобой делать. Заполняй. Трехместный устроит?»
«Конечно!» – обрадованно вскрикнул Олег.
«Детский сад...»
«Спасибо вам огромное!»
«Ладно, ладно. Полста шесть будет номер. А «спасибо» на хлеб не намажешь».
Олег поднялся в номер, принял душ. Переоделся и спустился в ресторан.
«Меню, пожалуйста». – Официантка, положившая перед ним на скатерть меню в вишневой обложке с золотой вязью «Сибирь», не была похожа на остальных; скорее, ее можно было принять за студентку.
«Будьте добры, бифштекс...» – начал Олег и почувствовал, что почему-то волнуется, – после бессонной ночи, наверно.
«Не советую, он жесткий, – сказала она, глядя к себе в блокнотик. – Возьмите лучше тушеную капусту с мясом». «А-а, проходите-проходите, – директор института вышел из-за стола, энергично пожал Олегу руку, – Данилов. Садитесь, пожалуйста, как долетели? Как вам наша погода? В Москве небось лето еще?»
Это был небольшого роста сорокалетний мужчина, стриженный под бобрик, румяный, в подогнанном по его полуспортивной, ладно округлившейся фигуре сером костюме. Все в его внешности было ладно и подогнанно: ухоженные полубачки, выбритый подбородок, воротничок рубашки, узенькое обручальное кольцо.
|
