— Я тоже заходил, выпил «Московской», закусил огурцом. И хорошо запомнил тот день, Юрий Петрович, — 5 декабря 1991 года. Знаковый — по-своему. За несколько дней до гибели СССР — я имею в виду предательское подписание Б.Н. Ельциным в Беловежской Пуще документа, юридически и фактически упраздняющего Союз Советских Социалистических Республик — великую Советскую империю. Вечерело, пасмурно было, шел дождь со снегом, слякоть. Повсюду — вдоль «Детского мира», по всему Охотному ряду, который тогда еще именовался проспектом Маркса, у Большого театра, на Манежной площади, в подземных переходах — советские люди, которых перестройка превратила в нищих, сирых и убогих. Откровенных попрошаек еще немного, почти все, в том числе вчерашние учителя, врачи, инженеры, делают вид, что пытаются что-то продать, никому совершенно не нужное, а на самом деле просят милостыню Бога ради… И тут — гуляет, гудит, зажигает, поражает своей щедростью «Метрополь»! Честно говоря, выглядело это в тот пасмурный вечер пиром во время чумы.
— А вот тут я не согласен. Я, который и попрошайничал, и скитался, и повидал войну, голод, разруху, не согласен. Я ведь очень хорошо помню вкус и картофельных очисток, и тонюсенькой скипочки хлеба…
— Скипочки?
— Матушка получала по карточкам буханку хлеба, а народу много в семье, разрежет, раздаст каждому по скипке, это по-деревенски так, и все, на весь день… «Метрополь» — один из символов России, не боюсь этого громкого слова. Одно из полковых знамен, выражаясь военным языком. И тогда это «знамя» просто необходимо было поднимать, как бы трудно, как бы невыносимо ни было! Если бы и мы сдались, и такие, как мы, — то все, Россия никогда бы уже не встала с колен, на которые ее поставили, пытались поставить время и власть! А мы своим открытием как раз и показывали «городу и миру», что Россию не стоит списывать со счетов, что это великая держава, с великой историей и великим будущим!.. А меня, кстати, буквально через несколько дней, протрезветь еще толком не успел, в больницу на операционный стол — желчный пузырь вырезали, у меня там 20 камней было. Но это к слову. Итак, «Метрополь» открылся, все восхищались, поехали потихоньку к нам и иностранцы со всего света…
— Да, вы начали показывать фотографии ваших знаменитых постояльцев, я вас перебил, прошу прощения.
— Да кого здесь только не было!
— Как удается устанавливать с ними контакт? Вы сказали, что корейский лидер никого к себе не подпускал, а с вами возжелал сфотографироваться и тряс руку до посинения, и королева Испании не отпускала вашу мужественную руку…
— О-о, это и есть, может быть, главное в гостиничном деле! Ты же их первый встречаешь, а первое впечатление, говорят, самое верное и сильное. Вот встретил — и о чем говорить?
— О погоде? О том, как долетел?
— Ну, скажет, нормально. И что дальше? Вот президент Уругвая, молодая красивая женщина — о чем говорить?
— О ее красоте? Могут не так понять…
— В том-то и дело! К каждому человеку нужно иметь свой индивидуальный подход, только появляется — на улице ли встречаешь, на пороге, в холле, — ты должен видеть его настрой, его состояние, устал он с дороги, не устал, ты должен человека к себе расположить, а для этого надо его почувствовать, потому что ты можешь начать говорить то, что ему противно слушать!
— Этому можно научиться?
— Нельзя этому научиться! Вообще я убежден, что научить быть руководителем нельзя ни в одном университете, академии, училище! Это на генетическом уровне передается, с молоком матери впитывается, с кровью отца, но, может, и от деда, бабки…
— Но у вас же в роду руководителей, начальников особых, как я понял, не было?
— Начальников не было, а бабушка моя, Анна Фоминична, мама моего отца, была необыкновенной.
— Что это значит?
— Семья у нее была большая, 9 человек детей, отец мой был старший. Хозяйство было крепкое: лошади, коровы, фруктовый сад большой, до нас сохранился, корней 60 — яблони, груши, сливы, вишни, молотилка была своя… Работали все от зари до зари, но на уборку урожая приходилось им приглашать других, брать помощников…
— Батраков? Так вы из кулаков, Юрий Петрович! Этим многое, как говорится, объясняется!
— Ха-ха-ха! Эту молотилку они давали по деревням. Мы жили на краю деревни, там ложбина с одной стороны, с другой гора, ее так и называли — Маткова гора. А бабушку мою считали колдуньей. Она лечила все болезни — и людей, и животных. Лечила не лекарствами, не травами, а заговором, шептала. Вот, например, рождается ребенок, а пуповину никак не могут отделить. Бегут за бабкой. Она приходит, постоит, пошепчет чего-то, раз — и нормально все. Или лошадь орать начинает от боли, плакать, падает, сучит ногами. Бегут за бабкой. Она приходит, пошепчет — лошадь встала и пошла. Что она шептала?.. На зиму мы ее забирали в Москву. И я был свидетелем, как она лечила соседку нашу по коммунальной квартире, у нас семь соседей было. Соседка Клава Вергазова, дородная такая, аппетитная, красивая женщина, но радикулит как схватит — слезы из глаз, разогнуться не может! В то время, сразу после войны, еще дровами топили, это потом немецкие военнопленные нам газ подвели, ванну установили...
— Действительно, зря, что ли, мы их побеждали? Жаль, отпустили рановато, а то бы жили, как в ФРГ…
— Ха-ха-ха! Каждая семья имела свои дрова, топили по очереди, оттопила семья, приготовила все необходимое, вычищает плиту, приходит другая… Я уже большим был, лет девять-десять, все интересовало. И вот однажды, когда все закончили топку и готовку, бабуля моя с этой Клавой удалилась. А над дверью стекло было, я подставил табуретку, встал, еле роста хватало, но подсматривал, как она лечит. А лечила она так: открыла створку духовки, эта Клава поворачивается вот такой вот задницей к духовке, встает раком, выгибается и колышется вся, а бабуля стоит над нею и что-то нашептывает, нашептывает… Три раза она ей пошептала — Клавдия на всю жизнь забыла свой радикулит! Очень много сказок бабушка знала и прекрасно их рассказывала. Мы в деревне все ждали, когда она начнет рассказывать, а потом, наслушавшись, боимся выходить… С юмором была. Ребята, помню, прибежали, сидят, ждут, когда я поужинаю, а она говорит: «Малый, молока-то выпей!» По именам никого не звала, все «малый» да «девка». Я говорю, что сыт, а она все — выпей да выпей. Ставит крынку, наливает — и 13 стаканов выпиваю, хотя думал, и одного не осилю! А бабуля: «О-хо-хо, малый!..» Любил я ее очень. Сейчас фотография бабули у меня в спальне висит, я с ней разговариваю, глаза насквозь пронзают…
— Так вы в нее?..
— Бог его знает. Но что-то, может быть, передалось. Дело случая. Ведь говорят, ребенок рождается один чуть ли не из десяти миллионов сперматозоидов.
— Вы верите в случай, в провидение?
— У нас есть зал «Савва Морозов». Помню, на банкете рассказал я одному весьма высокопоставленному лицу королевских кровей, что имею к этому Савве Морозову некоторое косвенное отношение.
— Являетесь дальним родственником?
— Дело в том, что у Саввы Морозова водителем был мой дядя, старший брат моей матери — Гавриил Устинович Кожин. Тогда в Москве было всего несколько авто, городничие навытяжку вставали, когда он провозил по Волхонке, Арбату или Воздвиженке Савву. А провозил с ветерком, так, что его даже пригласили водителем к царю. Но Бог уберёг, он потом говорил, а если б согласился на то заманчивое предложение, то расстреляли бы со всей семьёй Николая Второго в Екатеринбурге… Верю я в судьбу. Моя жена Татьяна в начале 90-х закончила курсы, открыла свой кабинет типа салона красоты. Хозяйственником у них был молодой парень, одержимый такой, его не совсем нормальным считали, по звёздам мог якобы предсказывать. Однажды заходит он к Татьяне, садится, смотрит и говорит: «Татьяна, ты знаешь, кто ты? Ты являешься хранительницей императора. И будешь хранить его всю жизнь, до конца своих дней». И ушёл. Как это понимать, не знаю, но всю жизнь она меня хранит, почти уже 50 лет, полвека…
— Вы крещёный?

С Патриархом Алексием II, 1997 год