…Монах Дорофей (дородный, высокий, красивый, молодой, жил себе поживал в курортном городе Анапа, занимался борьбой и боксом, гулял с девушками, но вдруг услышал глас Божий: «Ступай в монастырь» - и ушёл: учился, служил, не так давно был пострижен на Валааме) посвятил меня в тайны монашеского одеяния:
 - …Монашескому чину усвояется кожаный или усменный пояс, которым, как сделанным из мёртвой кожи, препоясуясь о своих чреслах, монахи являют как умерщвление своей плоти и обновление духа, так и поспешность или готовность свою на всякое благое дело. Симеон Солунский так писал: «Потом он препоясует чресло свое кожаным поясом в умерщвлении тела и обновление  духа, ради целомудрия и чистоты, - и в умерщвлении, сколько есть сил, движений плоти, и укрепление против страстей и мужество в исполнении заповедей… Вместе с поясом он обложил умерщвление плоти и целомудрие в себе, так как припоясался по чреслам, дабы быть мертвым для пожелания и мужественным в добродетели»…
   Мы стояли посреди монастырского двора. Нас обтекали группы паломников и паломниц, туристов и туристок, в том числе весьма привлекательных, хорошеньких, весёлых, сразу обращавших на видного моего собеседника внимание и пытавшихся строить ему глазки. Монах Дорофей не смотрел по сторонам, но продолжал:
 - Подобное сему о монашеском кожаном поясе говорит авва Дорофей в первом поучении. А головное одеяние монахов есть двоякое: одно нижнее, а другое верхнее; первое есть камилавка, а второе – шлем, то есть клобук. А мантия знаменует собой ангельское служение или жительство, «есть одежда совершительная, - объясняет авва Дорофей, - и объемлет, и выражает всепокрывающую силу Божию, а также строгость, благоговение и смирение монашеской жизни, и что у монаха ни руки, ни другие члены не живут и не свободны для мирской деятельности, но все мертвы: свободна у него только голова, устремлённая к Богу, глава всечестная, мудрствующая, божественная, но и та покрыта кукулем ради смиренномудрия и не имеет открытыми находящихся в ней чувствилищ»…
 - Благословите, батюшка, - обратились к нему две туристки, судя по игривости глаз, по угадывающемуся под выданными им на входе платками одеянию, по всему облику - питерские блудницы (коих нередко можно видеть на Валааме).
   Отец Дорофей, не глядя на них, объяснив, как надо сложить руки – правую на левую ковшиком, – и поцеловать его руку, - благословил обеих.
 - …Аналав (от греческого «воспринимать»), - продолжал о. Дорофей, - или нарамник, тоже из кожи животного, опускаясь сверху от шеи на шнурках и разделяясь на стороны, обнимает мышцы под руками и, располагаясь крестообразно на груди, шнурками же обвивает и стягивает одежду, и есть знак веры во Христа, знак умерщвления мирских привязанностей…

 …С о. Порфением поехали в Смоленский скит. О. Савватий, начальник скита, бывший в миру московским фотографом Сергеем Севастьяновым, довольно известным, принимавшим участие в международных фотовыставках, но в начале лихих 90-х удалившийся в монахи, порасспросив меня о том, о сём, услышав имена общих знакомых из мира фотожурналистики, - интервью давать отказался.
 - …А каков вообще контингент, отец Порфений? – на обратном пути спрашивал я, пытаясь справиться с неприятным «послевкусием» общения с бывшим коллегой (взгляд его показался не иноческим, обида, ревность и озлобленность в нём промелькнули). – Кто идёт в монахи – разуверившиеся, несостоявшиеся, неудачники, не выдержавшие – или всё-таки?..
 - В основном – или всё-таки, - отвечал о. Порфений. – Меня, например, нельзя назвать неудачником – в театре были главные роли, в ГИТИСе преподавал, в телевизионных сериалах снимался… И отца Савватия тоже – у него изумительные фотоработы, да и сейчас он так Валаам снимает!.. А в монастыре разные есть люди – например, бывшие офицеры КГБ и МВД, да кто угодно! Есть и такой, который, например, приговоры приводил в исполнение, это ещё до моратория.
 - Расстреливал?!. В вашем монастыре монашествует? Вот бы с кем потолковать!
 - В одном из русских монастырей, скажем так, - уклончиво отвечал о. Порфений. - Просто монахи не любят, когда лезут в их прошлую жизнь, которую они оставили. Когда к ним в душу лезут, прощу говоря.
 - Но мне кажется, сегодня Церковь должна говорить.
 - Монашество, иночество – статья особая, - отвечал о. Порфений.      

 …Ночью, после заката солнца я вышел на пристань. В кафе на дебаркадере не шумно, словно дети в школе, в которой у директора слова не расходятся с делом, гуляли местные мужики, изредка и очень приглушённо матерясь, и дамы, едва слышно хихикая и подвизгивая. Я присел на бревно, и, любуясь пастельными закатными разводами на небесах, стал что-то записывать в блокнот.