| Валаам |
|
|
|
| 04.11.2009 | ||||||||||||||||||
Страница 7 из 16 - Спортом интересуешься? Монахам не противопоказано? - Был в Питере, посмотрел чемпионат Европы по футболу, поболел за наших. Был такой грех. - Неужели всё-таки грех? - Монаху, конечно, не стоит увлекаться – азарт. - В кельях не бывает телевизоров? - Да нет, конечно! – расхохотался о. Григорий. – Хороши бы были мы, ушедшие от мира, и здесь сидящие по кельям перед телевизорами, да ещё потягивающие пивко! - И сами не играете в футбол? - А как? Вот здесь, на лужайке в монастыре в рясах мяч гонять? Или козла забивать в домино? - Например, владыка Симон, архиепископ Брюссельский и Голландский, сам ленинградец, но служит уже четверть века в Европе, болеет за «Зенит», да так яростно, крича, свистя с трибуны, размахивая фирменным шарфом, что однажды во Франции на стадионе его даже поколотили. - Ну, может быть, владыке и позволено – он же за Россию болел. - Ты, отец Григорий, прекрасно поёшь, я слышал в храме. Занимался музыкой? - У нас тут среди братии иного музыкальных. Я с детства играл на виолончели, окончил музыкальную школу. Говорили, что неплохо играл. Даже сравнивали с Ростроповичем, когда сдавал экзамен. Жалею, что он меня не слышал, лично не был я знаком с этим гениальным музыкантом. - А почему не пошёл в консерваторию? - Бог привёл в монастырь. - Кто твой любимый композитор? - Чайковский. Арам Хачатурян. Вивальди очень люблю, у меня и здесь есть его произведения для виолончели. - А сама виолончель здесь есть? - Пока нет. Есть у меня в келье гитара. Но почти не играю, разве что пою иногда. На клиросе в скиту пел, знаменное пение, а чтобы вторую партию писать, пел и играл на гитаре вторую партию. Гитару мне подарил один известный хоккеист, играл за НХЛ, за сборную России – он здесь на ферме нёс послушание, и, послушав меня, подарил гитару, которую привёз из Америки. - Хорошо бы твою фотографию сделать в келье с гитарой. - Нет, позировать с гитарой я не буду. Келья – святая святых, а на двор выходить с ней – смешно. Пётр Ильич Чайковский, кстати, был здесь, на Валааме. Когда в отчаяние пришёл от не получавшейся второй части Первой своей симфонии «Зимние грёзы», не рождалась никак генеральная тема, Алексей Апухтин пригласил Чайковского с собой на Валаам: «Едем, Петруша. На Валааме обязательно надо побывать». На Валааме оказались в начале золотой осени. И через две недели клавир второй части симфонии под названием «Угрюмый край, туманный край» был завершён. Рожденная Валаамом музыка и посвящена Валааму. Поэтому питерские теплоходы уже полвека уходят с нашего острова под звуки второй части Первой симфонии. Мы встали из-за стола, поблагодарили за трапезу Бога и трудниц. - Когда в ереванском храме мы учились петь, - сказал о. Григорий, не без гордости (не путать с гордыней) показывая мне монастырские сады, огороды, теплицы, - то решили петь как раз валаамским распевом. Это Бог распорядился, я тогда ещё помыслить не мог, что окажусь на Валааме. Просто какая-то добрая русская женщина из Ленинграда ходила в нашу церковь. И однажды привезла нам книгу «Обиход Валаамского монастыря» и к ней кассету с песнопениями. А валаамский распев – разновидность знаменитого распева – очень отличается от других распевов мелодичностью, яркостью, гласом… От киевского, например, отличается. Это как армянский язык в Карабахе отличается от ленинаканского. Валаамский распев ближе всего к знаменному. Суровое монашеское пение, в котором слышится Россия, зима, стужа… Что-то есть от византийского, но византийское легче, солнечнее… И вот, когда я взял в руки кассету с пением братии Валаамского монастыря, раскрыл, а внутри фотография была, посмотрел на эти лица и подумал: «Они же все мне родные!» Так Господь и распорядился – я стал им братом. Слава Богу! - Аминь! – отвечал я, вспомнив из «Степи» Чехова: «Грехов только много, да ведь один Бог без греха. Ежели б, скажем, царь спросил: «Что тебе надобно? Чего хочешь?» Да ничего мне не надобно! Всё у меня есть, и всё Слава Богу». 5. Прогуливаясь белой ночью в окрестностях монастыря, я пытался вспомнить, как Валаам вселился в моё сознание. И вспомнил, что произошло это довольно-таки экстравагантным образом почти уже тридцать лет назад, такой же белой тёплой нежной ночью. В конце 70-х годов, будучи ещё студентом МГУ, я много ездил по стране в командировки, писал для журналов и газет в том числе и репортажи о подготовке к Московской Олимпиаде-80. Эта тема привела и в Эстонию, в Таллинн, где готовились к проведению олимпийской парусной регаты. Так подгадали, списавшись заранее, что в те дни в Таллинне находился с туристической группой и мой давний друг из Швеции студент Йенс Рюдстрём. Он познакомил меня с девушкой из их группы, живущей в Стокгольме, предки которой, как мы потом выяснили, были выходцами из дарованной императором Александром I княжеству Финляндскому Выборгской губернии, с Валаамского архипелага, а в годы Второй мировой войны её отец служил в финском гарнизоне на Валааме. Мало того: нынешний boyfriend Леены (так она назвалась), молодой стокгольмский художник также был связан корнями с Россией, даже ещё более глубокими – потомок маршала Делягарди, войска которого когда-то завоёвывали Валаам. Леена с детства мечтала попасть на Валаам, но в турагентствах ей отвечали, что для интуристов архипелаг закрыт, потому что со всего «архипелага ГУЛАГ» и вообще Союза ССР туда свезли безруких и безногих инвалидов войны. Взамен ей предлагали поездки в Москву, по Золотому кольцу, в Санкт-Петербург, в Таллинн и даже в Самарканд. Но мечту свою она не оставляла, собиралась пробовать снова и снова, веря, что жизнь рано или поздно переменится. С первого взгляда почувствовав взаимное притяжение, мы с ней гуляли белыми ночами по Таллинну, обнимаясь по-студенчески, целуясь и соображая, где бы продолжить (в Швеции тогда ещё слышалось эхо отгремевшей сексуальной революции). Говорили о политике, искусстве, русской литературе, которую она изучала в Уппсальском университете, о любви, о сексе в СССР, о всесильном КГБ, о будущем, обо всём – но больше всего о Валааме, воображая себе нечто древнее и вневременное, прозрачное, как белая ночь, безмолвное, величавое… Я проводил её к интуристовскому отелю «Виру», в котором они остановились. Целуясь на прощанье, Леена призналась, что течёт в ней и финская, и шведская, и немецкая, и русская кровь, и она толком не знает, кем себя считать, как не знал темнокожий герой романа Фолкнера «Свет в августе», но хочет принять православную веру и покреститься непременно на Валааме. Мы простились, навсегда, потому что утром отплывал их теплоход, (выходцы из соцлагеря с представителями капиталистического мира прощались в ту пору, как правило, на всякий случай навсегда). А на рассвете, когда только проснулись птицы, она пришла ко мне в гостиницу ЦК компартии Эстонии (я был командирован из Москвы центральным партийным печатным органом, то есть являлся номенклатурой). Не понимаю, как её пропустил бдительный портье внизу – может быть, дала ему «на лапу» пару долларов или несколько шведских крон, но факт тот, что она точно знала, в каком я проживаю номере, иначе перебудила бы всю гостиницу. Отворив незапертую дверь, Леена тихо вошла, сбросила на ковёр одежду и, скользнув под одеяло, прохладная, упругая, шелковистая, благоухающая французским парфюмом, прижалась, замерла. Переведя дыхание (в котором слышались и отзвуки звона мечей воинственных предков, и ужас перед всесильным КГБ и бог знает ещё что), зашептала мне на ухо, что всегда чувствовала, русская кровь в ней преобладает, а русского у неё ещё не было, а теплоход на Стокгольм отходит через целый час, и она хотела бы вообразить, что мы не в Таллинне, а в лодке близ Валаама посреди глубокого прозрачного Ладожского озера, и будто бы шуршит камыш, начинает плескаться на утренней зорьке рыба, пригревает солнышко и звонят колокола... «Но Валаам – святое место, - возразил я, - а мы с тобой чем занимаемся?» - «Во-первых, - шептала она, - я не верю, что монахи этим никогда не занимаются, у меня был boyfriend из католического монастыря, он этим ещё как занимался, ему вообще ничто человеческое было не чуждо. А во-вторых, я уверена: Бог есть любовь, а высшее проявление любви – это близость между женщиной и мужчиной, так что если по любви, то грехом быть никак не может». – «А у нас по любви?» - усомнился я. «Конечно, ты мне сразу понравился, русский!» Испустив дух, как выражался Казанова, она быстро приняла душ, натянула джинсы, майку, сунула ноги в сабо, чмокнула меня в щёку и была такова. Но самое занятное не то, что произошло между нами на летнем рассвете в гостинице ЦК компартии Эстонии, а то, что несколько лет спустя сказал мне сотрудник КГБ СССР в знаменитом здании на площади Дзержинского (Лубянке), которому руководство поручило разобраться с моим заявлением по поводу хронических «невыпусков» меня в капиталистические страны. Среди прочих вопросов сотрудник задал мне такой: «По нашим сведениям, гражданка Швеции, прибывшая в составе туристической группы и двадцать семь минут незаконно находившаяся в вашем гостиничном номере, сообщила, что знакома с вами по Валааму. Когда, при каких обстоятельствах вы там с ней познакомились и вообще как это понимать, если она, насколько известно компетентным органам, никогда прежде границу Союза не пересекала, а Валаам вообще закрыт для посещения иностранцев, тем более из капстран?» Растерявшись, я не нашёлся, что ответить. Чем вызвал с трудом сдерживаемую ярость чекиста. Году в 50-м, не говоря уж 37-м, меня бы расстреляли. А ещё через несколько лет, уже в конце 80-х, когда стали пускать, по приглашению Йенса Рюдстрёма я прилетел в Швецию. Тоже в белые ночи. И на второй же день увиделся с Лееной. Она долго весело смеялась, когда я рассказал о вызове на Лубянку, и вспомнила, что просто наврала о нашем знакомстве на Валааме руководительнице группы, не подозревая, что та напишет донос в КГБ. Леена познакомила меня со своим boyfriend’ом, всё тем же художником. Сказала, что сразу по возвращении из Таллинна поведала ему о нашей романтической встрече на рассвете в партийной гостинице (они изначально договорились всё друг другу рассказывать), и он согласился с тем, что если б это случилось и в святом месте, но по любви - то не грех. «Когда вы снимаете одежды свои, словно дети малые, без стыда, - процитировал он некое неканоническое евангелие от некоего Томаса, - когда двое становятся одним, когда мужское и женское сливаются, тогда вы входите в царство Божие». - «Так что могли бы встретиться на Валааме, если б туда пускали иностранцев», - задорно улыбалась Леена. – «Разные мы с вами», - только и оставалось мне в его мастерской в районе Слюссен с панорамой Стокгольма развести руками, разлить по рюмкам «Столичную» и открыть баночку чёрной икры, привезённую из Москвы. Художника звали Макс Микаэль Бук-Делягарди. Это был типичный викинг, как мы себе их представляем: двухметрового роста длинноносый бесцветный, почти альбинос, с прозрачными водянистыми глазами и длинными редкими волосами. Он оказался известным художником, издателем альбомов, участником серьёзных выставок – и просто замечательным парнем, мы выпили с ним литр. Он показывал свою графику – линогравюры, офорты, рисунки пером, углём, которыми одно из крупнейших скандинавских издательств взялось иллюстрировать большую историческую книгу о героических шведских военных походах XIII-XVIII веков, в том числе и по берегам Финского залива, Невы, северной Ладоги, где и расположен Валаамский архипелаг. |
||||||||||||||||||
| Последнее обновление ( 11.12.2009 ) | ||||||||||||||||||
| < Пред. |
|---|