ИСТОРИЯ – МОЕ ХОББИ

– Истогия – мое хобби! – опрокинув лафитник с водкой, сообщила княгиня Голицына…
Я позвонил ей, чуточку освоившись в Париже, собравшись с духом. Как мог, объяснил тому, кто поднял трубку и говорил по-английски, что я журналист из Москвы, имею рекомендательное письмо от председателя московского Дворянского собрания Голицына. Известного у нас художника-графика, зачем-то уточнил. Попросили обождать. Не вспомнив, как должно величать Рюриковну – ваше превосходительство, сиятельство или светлость – обратился, когда услышал в трубке низкий хрипловатый голос, по имени-отчеству.
– Из Москвы? – высказала удивление телефонная трубка. – От князя? Буду гада видеть вас… – пауза на другом конце провода, беседа с кем-то по-французски, наверное, с секретарем, – в четвегьг на будущей смен… неделе, в четыге часа пополудни. Пгигодите, вместе пообедаем.
– Я, к сожалению, не знаю адреса.
– Ах, да, вы же не parido… не пагижанин. Авеню Фош… – Она назвала номер на нечетной стороне улицы.
– А как лучше доехать? – наивно уточнил я. – Какая станция метро поблизости?
– Метго? – переспросила сильно грассирующая трубка. И вновь пауза. – Голубчик, дело в том, что я не бгала метго с одна тысяча… дай Бог памяти… двадцать девятого года.
– Извините. Я сам, конечно, найду.
– Это поблизости от Этуаль, площади Звезды по-гусски. Сейчас она как-то иначе называется. Шагль де Голль, по-моему. Здесь многое пегеименовывают. Как и у нас, в Госсии.
– А какой подъезд, этаж? – не унимался я.
– Этажь катг… четыге.
– А номер квартиры?
– Квагтигы? – Снова в трубке пауза. Я чувствовал, что разговор со мной княгине становится в тягость. – Ах да, квагтига! Но я имею квагтига нет.
– У вас нет квартиры? – опешил я, с ужасом подумав о коммуналке.
– Я живу на четвегтый этажь.
– А-а, жо компри, этажь, пардоне муа!.. – перешел я от смущения на французский с каким-то нанайским акцентом…
В оставшиеся до встречи дни я пытался навести справки. Но толком о княгине не узнал: с бывшими нашими никто из этой ветви Голицыных не общался, но многомиллионное состояние этой княгини, о котором рассказывал мне художник-эмигрант Анатолий Путилин в промежутках между своими выступлениями в русском ресторане «Балалайка» – реальность.
В жаркий июльский день без пяти четыре (приехал на «Этуаль» минут за сорок, прогуливался по респектабельным окрестностям и, кажется, увидел Алена Делона, садившегося в «Мерседес-600») я звонил у ворот высокой витиеватой чугунной ограды.
– Уи, – ответил домофон.
Я объяснил, что приглашен княгиней на аудиенцию. Щелкнул замок. Пройдя чере палисадник, я вошел в парадное. Подивился шахте лифта, исполненной в стиле модерн. Поднялся на пятый этаж, который оказался четвертым – от волнения я забыл, что первый у них – наш второй. Дверь открыл негр в белых перчатках. На лоснящийся лик его была надета такая улыбка, будто я родственник из какого-нибудь Сенегала, и он сто лет меня не видел.
– Мсье Маркофф? Силь ву пле!
Семь минут спустя, судя по эрмитажного уровня напольным часам, появилась княгиня: миниатюрная пожилая женщина в черном изысканном платье, подчеркивающем благородную осанку и, без преувеличения, осиную талию, в длинных ажурных перчатках, в черных чулках и туфлях на довольно высоком каблуке. Лицо ее было покрыто слоем крема, глаза подведены, тонкие губы накрашены. Она приблизилась, разглядывая меня, как экспонат, протянула руку, которую я едва не пожал, в последний момент сообразив, что следует поцеловать с поклоном, но помешали три гвоздики, купленные в метро, стиснутые в моем потном левом кулаке, я преподнес их, чуть не двинув в нос княгине, – она потусторонне рассмеялась.
– Выпьете что-нибудь? – предложила. – Вино или минегаль?
– Пивка бы холодненького авек плезир, как говорится… Жарковато тут у вас, в Париже, пардон… – Зажатый, как шкаф (по выражению Романа Виктюка, у которого некогда играл в Театре МГУ), я улыбнулся, разведя руками, сделавшись развязным и почти хамоватым, но мне в ту минуту казалось, что тон, непринужденно-светский, выбран верно.
– Пив-ка? – не поняла княгиня. – Что есть пив-ко? А, пиво? – воскликнула она с нажимом на последний слог. – Но у нас, кажется, нет пиво. Голубчик! – по-русски окликнула она темнокожего лакея. – Пгинеси нам шампанского «Дон Пегеньон», из последней поставки. Или вы пгедпочитаете «Вдову Клико», как все мы, гусские? – уточнила Вера Николаевна.
– Пожалуй, «Вдова» была бы предпочтительней, – поразмыслив для солидности, ответил я, не пробовавший ни того, ни другого. – А вообще-то, знаете ли, особых преференций у меня нет, – скромно потупился я, когда лакей поставил на столик между кожаными креслами ведерко с темной бутылкой шампанского, присыпанной колотым льдом. – Мы, журналисты, народ неприхотливый.
– Я не люблю жугналистов. Особенно этих, как это по-гусски? Папаггаци. Всюду они лезут со своими камегами. Но одна из моих внучек тоже жугналист – возглавляет пагижское бюго «Riders digest». Полагаю, вам интегесно будет с ней познакомиться.
– Конечно! – воскликнул я.
– Ну, давайте выпьем, – предложила княгиня, когда шампанское запенилось в высоких хрустальных бокалах с фамильными вензелями «Г». – Чокнемся, как пгинято у нас, в Госсии!
– Скучаете по России? – выпив вслед за ней ровно треть фужера, задал я вопрос в лоб. – Ностальгию не испытываете?
– Ностальжи? Как вам сказать…
Она задумалась.
– У вас отменный дом, – сменил я тему.
– Пгавда? – улыбнулась княгиня. – Желаете взглянуть?
– Если позволите.
Она повела меня по залам, декорированным под Павловск или Зимний дворец.
– Здесь спальни. Вот библиотека, в котогой, кстати, пгижизненные издания Пушкина, Гоголя, Туггенева, ггафа Толстого, Достоевского… Их гукописи. Я не пгодаю на Sotheby’s и Christie’s ничего, хотя они меня замучили пгиглашениями. Да и общеизвестно, что добгая половина того, что они там выставляют, подделка. Я надеюсь, все это отпгавится когда-нибудь домой, в Госсию. Вот недавно мы сидели здесь с Володей…
– С Высоцким?
– Pardon?
– Или, может быть, Маяковским? – сделал я поправку на склероз.
– Что вы, Маяковский! Во-пегвых, его давным-давно застгелили чекисты, а во-втогых, этот несчастный геволюционэг не мог быть в нашем доме! С Владимигом Набоковым, я имею в виду. Наши отцы одно вгемя были близки.
– Но Набоков тоже скончался, – напомнил я. – В Швейцарии.