| Тихо сам с собою |
|
|
|
| 04.11.2009 | ||||||||||
Страница 2 из 8 На озере тогда обитало великое множество пернатых, а людям еще не строго воспрещалось купаться. Как-то под вечер (возможно, детали я позже дорисовал, но суть верна) мы по обыкновению кормили крошками хлеба лебедей, стараясь бросать с таким расчетом, чтобы черные, агрессивно-хваткие, не все успевали захапать у белых, романтично-томных, уступчивых, и чтобы доставалось еще немного уткам и чайкам, залетавшим сюда с соседней Москвы-реки. На скамейках сидели, вспоминая дореволюционную еще юность, благостные старики и старушки. По дорожкам раскатывали на трехколесных велосипедиках мои ровесники, объезжая прогуливающихся с колясками молодых мам…Вдруг что-то изменилось в золотистом пейзаже с опрокинутым в воду красно-белым монастырем. Все присутствующие как-то заерзали, зашуршали газетами. Внезапно, точно по команде, смолкли велосипедные звонки и галдеж. Головы, лохматые и лысые, седые и цвета воронова крыла, в шляпах и кепках, в тюбетейках и косынках, повернулись строго в одном направлении: на косогор, по которому спускалось с двумя физкультурниками в белых футболках нечто невообразимое, невиданное – колоссального роста лиловая богиня, сверкающая белками, многоцветными бусами и серьгами… Впрочем, опять вру. Сам я мало что помню: лишь лебединые перышки на воде, жучки-плавунцы, стрекозы, мухи, букашки, червячки в трещинках на асфальте… Мир ребенка, не мужчины. Хотя, может быть, букашки и не из того времени, когда мне едва стукнуло три. А сцена эта живо сохранилась именно в моем воображении (гений, как всегда, точен), но не в памяти, которая выдает порой Бог весть что. Темнокожая волейболистка или баскетболистка, а скорей всего, пловчиха с физкультурниками, держащими ее под руки, на фоне обшарпанных стен монастыря была совершенно неправдоподобной. Она улыбалась – и отражение ее улыбки в озере можно было принять за отражение белого лебедя, хотя была она сама темнее черного. Она блестела. Особенно когда, скинув платье, нырнула, проплыла и, бесконечноногая, вся удлиненная, подобная пирамидальному тополю, вышла на берег. Искрились в лучах заката капли на ее длинном теле и громадной проволочной шевелюре, окруженной нимбом. А ступни и ладони у нее были розовые. Физкультурники ей что-то сказали, и она нехотя натянула платье, облепив прозрачной белой тканью влажную кожу бедер, тугого живота и широко расставленных грудей с острыми черными сосками. Втроем они сели на скамейку неподалеку от нас. Она закинула ногу на ногу. Не помню ее голоса, но почему-то в воображении звучит смычковый инструмент наподобие виолончели. Причем басовые преобладают. Ее пожирал карими глазищами сидевший рядом с бабушкой-атеисткой незадолго до того крещенный трехлетний язычник. «Ее зовут Амор, – непринужденно перебросившись с иностранкой несколькими фразами, сказала Людмила Васильевна, окончившая классическую гимназию и не забывшая в лагерях уроки английского и французского. – Любовь. Тетя Люба по-нашему. Она родилась на мысе Доброй Надежды. А нам с тобой пора домой». – «Бабушка, ну посидим еще чуть-чуть! – умолял я. – А почему он так называется? Он действительно добрый?» – «Я думаю, для кого как…» |
||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|