ТИХО САМ С СОБОЮ

Тихо сам с собою я сидел и размышлял, ожидая вдохновения. Смотрел в окно. Вояж… Словечко, конечно, легковесное. Пошловатое. С каким-то иронично-негативным оттенком. Во времена недавней холодной войны вояжи, как правило, совершали наши идеологические противники. Типа Киссинджера. Или Голды Мейер. Но все течет, все изменяется. С чего бы начать этот «Вояж»? С воспоминаний о поездках на Курилы, Камчатку, Соловки, в Якутию в начале 80-х? Писал я, будучи разъездным корреспондентом «Огонька», «Известий», «Недели», «Человека и закона», о браконьерах, об уничтожении лесов, об угрозе Байкалу, о пагубности поворота сибирских рек на юг, об условиях содержания заключенных в Уссурийской тюрьме и в лагере под Уфой, о гибели величайших памятников архитектуры русского Севера… Какой уж там вояж! Да и кому теперь это все надо: хочешь, на Кипр лети, хочешь – на Канары, на Сейшелы или в Париж…
Я смотрел через окно на Петровку под дождем и вспоминал зарубежные вояжи (исподволь приучая себя к этому слову). Париж 88-го. Мы отправились туда с моей первой женой Еленой по частному приглашению Максима Мардухаева, племянника, внука, правнука многих великих, начиная со Льва Толстого и Станиславского и кончая Никитой Михалковым. За два года до этого мы совершили с родителями Елены, Михаилом Александровичем Ульяновым и Аллой Петровной Парфаньяк, круиз по Средиземному морю. Это был мой первый выезд в капстраны (отчет – см. ниже). Прежде выпускали лишь в соцстраны – в Чехословакию, на Кубу, в ГДР, Венгрию. Хотя родственников на оккупированных территориях и за границей я не имел (в анкете были такие вопросы, обязательно требовавшие ответов, которые проверялись в КГБ). К уголовной ответственности не привлекался…
Не исключаю, что моральная устойчивость моя вызывала некоторые сомнения в Большом доме на площади Дзержинского. И не без основания, надо признать. В студенческие годы мне казалось, что иностранки даже устроены иначе. Так что не корысти ради, а токмо волею пославшей мя пытливой грешной плоти моей…
Впрочем, вру. Началось все значительно раньше. Когда ни о какой плоти я и не подозревал. А именно, в селе Селино Муромской области, где я проводил у высланной за 101-й километр бабушки лето и однажды, когда взрослые зазевались, схватил чей-то чемодан и был таков – перехватили меня насилу лишь на подходе к железнодорожной станции. Куда, интересно, держал путь тот щекастый двухлетка? Или в следующем, 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Вот сцена, которая живо сохранилась в моем воображении, как писал Пушкин в одном из своих странных исповедальных произведений «Русский Пелам».
С бабушкой Людмилой Васильевной, вернувшейся из лагерей, где провела пятнадцать лет, и вышеозначенной ссылки, мы жили в ее коммунальной квартире на Усачевке, рядом с метро «Спортивная». Гулять ходили к Новодевичьему монастырю.