| Так делаем или где? |
|
|
|
| 04.11.2009 | |||||||
Страница 4 из 5 – А где сам Марков? – нетерпеливо осведомилась телевизионщица. – Мне сказали, что выступать будет Марков! – Будет, – попыталась успокоить Ольга. – Но чуть позже, он сейчас немного занят. Извините. – Занят, когда Центральное телевидение работает?! – в голове ветерана Шаболовки и Останкино таковое не укладывалось. – А кто слова мне будет говорить, вы?! – Могу. Я директор галереи. И вот – Стивен Хоккинс, – Ольга, сама жгучая, как говорится, брюнетка, представила угольно-черного кудрявого гиганта. – Коммерческий директор «Рэдиссон». – Да вы с ума сошли!! – вознегодовала однофамилица (а может быть, и потомок) повешенного декабриста. – Этот негр и вы, девушка, будете спасать русское искусство?! – Негр? – переспросил Стив, уловив в тираде лишь одно, но заветное слово. – Я не негр, а афроамериканец. – Да какая разница! – бушевала Бестужева. – Вы съемку сорвали! Я из-за вас на праздник в Коломенское не поехала, на концерт в зал Чайковского, в Пушкинский!.. – А кому же еще спасать русское искусство? – задала риторический вопрос Ольга. В которой тоже начала бурлить пусть и не декабристская, но тоже горячая кровь предка, поручика Микеладзе, некогда арестовавшего имама Шамиля. – Делайте, что хотите, – махнула рукой Бестужева. – Только пот негру вытрите, а то он у вас весь лоснится. – Я не негр, а афроамериканец. И это были, практически, последние в тот день слова Стива Хоккинса. Говорить перед камерой что бы то ни было не согласованное заранее с головным офисом и с посольством США славный сын самой демократической страны в мире отказался. – Short comment only, – заявил он. Этот Стив был парень своеобразный. Сидя в своем кабинете под двумя висящими в рамках на стене за спиной дипломами ведущих американских университетов, он не менее получаса определял при помощи калькулятора (без которого был не в состоянии вычесть из пяти три и два помножить на два), сколько долларов составит 20% от 100: выходило то 22, то 17. Он горячился, шумно чавкал гамбургером, прихлебывал кока-колу, орудовал зубочисткой и пересчитывал вновь, пока не вышло 27 долларов с сотни. То есть, по его мнению, те 20% комиссионных, предусмотренных контрактом «Рэдиссон-Славянской» за предоставление в аренду площади под выставку. Мы настаивали, что 20 – это 20, а не 27 и не 53. Поразмыслив, Стив согласился с нашей гипотенузой, как он ее назвал, имея в виду, должно быть, гипотезу – да и это лишь потому, что уровень представленных нами работ был действительно музейным, но все же вознамерился провести еще консультации с финансовым департаментом и дирекцией по маркетингу, а затем заручиться поддержкой службы безопасности и подстраховаться подписью генерального директора, только что присланного из Штатов. – …В галерее, – говорила Ольга, стоя перед камерой на фоне блестящей, зверски вращающей белками чернокожей громады, – представлены произведения художников разных поколений, творческих направлений, школ. Всемирно известных и молодых живописцев России, Литвы, Грузии, Армении, Белоруссии, Казахстана, Азербайджана, Молдавии… Но сегодня мы выносим на суд зрителей коллекцию «Новая волна русского реализма». Русское изобразительное искусство неразрывно связано с историей, с великими потрясениями, переворотами, войнами… – General Fedoroff, – ввинтил вдруг свой comment Хоккинс, по-русски почти не понимающий, ослепляя многомиллионную телеаудиторию улыбкой с берегов Миссисипи. – Что он сказал? – ужаснулась Бестужева. – Какой генерал Федоров? Что он несет, этот негр? Вытрите пот, с него течет! Пудреница есть? Напудрите ему лицо, софиты отражаются! – Например, портрет маршала Жукова работы Сергея Присекина, – поправила Ольга. – Русское искусство неразрывно связано с тем, что «умом не понять и аршином общим не измерить». Часто его не понимают, даже если покупают. Оно прежде всего для русских, россиян. Горько, что все больше у нас становится экспортных художников. Картины – не меха, не нефть, не золото. Заведомый экспорт – я убеждена – губителен для искусства. – Gu-bi-telen, – подтвердил Хоккинс, зверски глядя в объектив. – Порой незаметно для самого художника размываются критерии, произведения становятся второсортными, словно угадывающими и угождающими. Многие русские художники работали за границей – Брюллов, Иванов, Репин… Но теперь уезжают и увозят, чтобы не вернуться и не вернуть, даже не показать уже никогда… В кадре возник коренастый, похожий на Карлсона (который живет на крыше), молодой человек в рваной красной майке. На спине он тащил огромный холст с изображением Бориса Годунова в шапке Мономаха, со скипетром, столь мастерски выписанным, что казалось, холст инкрустирован драгоценными камнями и резьбой. Молодой человек был пьян. – Кто это?! – вскричала Бестужева. – Лауреат премии Ленинского комсомола Сергей Присекин, – пояснили ей. – Народный художник России. – Он хам! – взвилась потомок декабриста. – И отец его хам! Куда я вообще попала?! – …Одна из главных задач галереи, – закончила мысль Ольга, потому что камеру оператор не выключал, – дать возможность художникам работать здесь, продавать картины здесь, на родине, причем не по бросовым, а по мировым ценам. – Ладно, – смирилась Бестужева. – Не переснимать же. Все равно секунд десять войдет. Вошло, кстати, полторы минуты. В самый что ни на есть прайм-тайм – как уже после Влада Листьева стали называть самое дорогое время в эфире. |
|||||||
| Последнее обновление ( 16.11.2009 ) | |||||||
| < Пред. | След. > |
|---|