|
Страница 3 из 5 Ему вовсе чужда была зависть. Он, всегда в друзьях, приятелях, товарищах, живописные работы коллег всюду рекламировал, рекомендовал, пристраивал – на просмотры, вернисажи, в галереи, даже в экспозиции музеев. Многих, только начинавших, но буквально через несколько лет удостоенных, без преувеличения, международного признания, к нам в галерею привел именно он. Всех мирил. Однажды, помню, попробовал примирить со мной великого академика Булонской академии, Народного художника СССР Илью Глазунова, обидевшегося на мой рассказ о нем (и организовавшего огромный разгромный «подвал» в «Комсомольской правде», после чего первую мою книгу «Мечтаю быть…» раскупили по всей стране за один день, но вторую публиковать отказались). Это было в Центральном доме литераторов после какого-то творческого вечера. «Илья Сергеевич, как в Мексику слетали? – обратился к мэтру Присекин. – Тут вот небезызвестный вам Сергей Марков, тоже Латинскую Америку любит, в Гаване учился…» – «А-а, здравствуйте друг-враг мой Сергей Марков! – сказал Глазунов. – Во времена чести за такие пасквили на дуэль вызывали – знаете, завтра в шесть утра у Новодевичьего…» – «Я готов быть секундантом, но Илья Сергеевич, клянусь Богом, он не хотел вас обидеть! – заступался Присекин. – Так вышло… Мы же русские люди…» – «Он плюнул в икону – за это нет прощения!» – настаивал Глазунов. «Я прошу за него прощения, Илья Сергеевич! Мы все признаем, что вы великий художник земли русской!..»
Надо отметить, что в ту пору Присекин считался восходящей звездой реализма, величиной, которая вот-вот затмит, если уже не затмила и Глазунова, и Шилова, – редкий художник в России способен прилюдно высказать такое о своем старшем современнике и прямом конкуренте (я, естественно, всячески пинался, щипался, делал товарищу страшные глаза). Но Присекин был в себе абсолютно уверен. Впрочем, Глазунов меня не простил. Недавно я перечел свой ученический, журналистского плана опус «Мой папа самый сильный», в котором фигурирует некий художник, пишущей по всему миру портреты королей, президентов, кинодив, благосклонных к нему, устраивающий оглушительные выставки в лучших залах, но «гонимый», – и все-таки не взял в толк, за что великий Глазунов так рассерчал на меня, салагу. А я и теперь восхищаюсь его неукротимой энергией, его верностью своим убеждениям. Но это отступление. Кстати, отступлением будет и воспоминание о том, как Глазунов, приятель моего отца, знакомил меня в своей мастерской в башне на Новом Арбате с дочками послов Швеции, Италии, Мексики и других зарубежных стран. «Любите друг друга, дети!» – призывал он на иностранных языках. Дочки, портреты коих Глазунов исполнял по заказу их родителей, мне казались ослепительными, – они будоражили во мне, тогда еще не выезжавшим за рубеж, мечты о путешествиях в прекрасные дальние страны (хотя Илья Сергеевич, оставляя нас наедине, подразумевал совсем иное)…Но вернемся в начало 90-х.
– …That is a museum level! – округлив глаза с белками, похожими на сваренные вкрутую облупленные яйца, воскликнул Стивен Хоккинс, коммерческий директор «Рэдиссон-Славянской», когда я в баре выложил перед ним пахнущую типографской краской «Галерею» с репродукциями картин Присекина и его коллег по Студии. – Музейный уровень! Они живые? Фантастика! Я был уверен, что так уже никто не может, ни в Европе, ни даже у нас в Штатах!
– В России могут, – заверил я.
И вскоре, дней через десять, собрав вместе с Ольгой экспозицию и частично развесив картины в «Славянской», дав рекламу предстоящего вернисажа в газетах, я сидел, отвечал на бессмысленные вопросы старшего следователя ОБХСС, облаченного в рубашку-ковбойку, и думал о том, что общество расслаивается. Имея в виду этого блюстителя, приехавшего сюда, видимо, на метро и троллейбусе от станции «905-го года» и теперь отрабатывающего свою скромную ежемесячную зарплату долларов в двадцать-тридцать, – и клиентов нашей галереи. Позже, кстати, выяснится, что наслали на нас конкуренты (это было тогда еще внове) – московский франт с легкой сединой, завсегдатай Дома кино и всевозможных презентаций, некий Гапеев, с начала перестройки монопольно торговавший в Хаммер-центре матрешками и янтарем: захотел вышвырнуть нас, более успешных, на улицу. А тот, кого собственно наслали проверять наш сувенирный ларек и галерею – капитан Сергей Абушаев – станет нашим приятелем на многие годы. «Если б бабки стал мне предлагать, – пояснил он потом за рюмкой, – как все эти торгаши – я б тебя грохнул, блядью буду. А ты мне книгу своих путевых очерков с дарственной надписью – другое дело. Я люблю читать о путешествиях».
В день рождения старший следователь ОБХСС, начальник опера Абушаева, осведомившись, чем занимается турагентство, рекламу которого мы публикуем в газете, и, сообщив, что пару лет назад тоже собирался в Болгарию, ушел три часа спустя, пообещав вызвать меня к себе.
– Давай, что ли, выпьем? – предложил богатырского сложения Викторов, извлекая из сейфа бутылку виски «Блэк лэйбл» и разливая по стаканам. – Раз в году, как-никак… Слушай, – сказал, разглядывая глянцевую «Галерею». – А больше ничего издавать не собираешься? Тут у тебя реклама, мол, твоя Vesta+ – это не только галерея и сувенирный магазин «Русь», но и туристическое агентство. Художники твои ездят, чего здесь только нет – дальневосточные, алтайские, якутские пейзажи, крымские… Грузия… Даже вот Венеция… Париж… Ты подумай, может, объединить? Журнал о туризме сделать, а? Вот я на Кипр собираюсь отдохнуть с женой и дочками. Пусть мир повидают, пока не выросли. Нас всех ведь столько лет держали за железным занавесом гребанным!.. А что может быть лучше путешествий? Да ни хера не может! Давай за это выпьем! Журнал бы я на твоем месте так и назвал – «Путешественник».
Тем временем в «Славянской», где завершался монтаж, намечалась паника. Накануне через посредника мы передали именитой обозревательнице культуры Центрального телевидения Светлане Бестужевой 200 долларов (расценки, уже через год-два вызвавшие бы смех, но времена менялись стремительно), что бы она сделала для программы «Время» сюжет об открытии выставки «Спасая русское искусство» (так мы заявили) в американском торговом центре. Многоопытная Бестужева вечером была занята на премьере в Большом театре, так что вернисаж решила снимать днем, во время монтажа. Установили освещение на уже готовую стену с монументальными полотнами корифеев Студии имени Грекова, установили микрофон, настроили.
|
