| Написать Венецию |
|
|
|
| 03.11.2009 | ||||||||
Страница 4 из 6 Венеция и Эрнест Хемингуэй. Всемирно знаменитым, пожилым и усталым, он приехал в Венецию, на острове Торчелло писал о войне, любовался храмом XI века, охотился на уток, встретил здесь очаровательную девятнадцатилетнюю далматинку Адриану и написал роман, в котором устами главного героя делает признание то ли девушке, то ли Венеции: «Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь». «Разврат и цинизм Байрона, – писала Бичер-Стоу, – дошли до невероятного размера и погубили его дарование. Венеция положила начало его умственному и моральному падению». Сам Байрон называл Венецию приморским Содомом, городом библейского греха и соблазна. Его соблазнила жена суконщика Марианна, заявив хромоногому прекрасному лорду, что только с ним узнала впервые любовь. Байрон писал Муру: «Я погрузился в любовь – бездонную любовь, но чтобы вы не промахнулись и не усмотрели с завистью во мне обладателя какой-нибудь княгини или графини, любовью которых наши английские туристы склонны гордиться, разрешите вам заявить, что моя богиня это только купеческая супруга – жена «венецианского купца»... Любовь – наилучшая или наихудшая вещь, которую я сейчас могу сделать. Кроме того, есть только одна возможность: броситься в канал. Но это бесполезно, так как я хороший пловец». Марианну сменила Маргарита по прозвищу Форнарина, затем юная армянка с острова Сен-Лазар, где лорд общался с армянами и изучал армянский язык, затем несравненная Тициана, затем Анджиолина, затем Аллегра, и целая вереница дам высшего света Венеции и венецианского дна. Но Венеция стала и «болдинской осенью» Байрона. Кроме «Жалобы Тассо» были написаны песни «Чайльд Гарольда», «Мазепа», «Оды к Венеции», поэма «Беппо», множество стихотворений и лучшие песни «Дон-Жуана»… Более века спустя гений иной нации, иного темперамента, не поэт, а прозаик от Бога – Томас Манн – был так же поглощен и заворожен. «Это была Венеция, льстивая и подозрительная красавица, – не то сказка, не то капкан для чужеземцев; в гнилостном воздухе ее некогда разнузданно и буйно расцвело искусство, и своих музыкантов она одарила нежащими, коварно убаюкивающими звуками. Ашенбаху казалось, что глаза его впитывают все это великолепие, что его слух ловит эти лукавые мелодии; он думал о том, что Венеция больна и корыстно скрывает свою болезнь, и уже без стеснения следил за скользящей впереди гондолой. Одурманенный и сбитый с толку, он знал только одно, только одного и хотел: неотступно преследовать того, кто зажег его кровь, мечтать о нем, и когда его не было вблизи, по обычаю всех любящих нашептывал нежные слова его тени...» Именно в Венеции родился один из самых скандальных кинорежиссеров нашего времени, создатель фильмов «Калигула», «Подглядывающий», «Миранда»... «Он просто безумец, – возмущались жители острова Бурано после премьеры. – Послушать Брасса, который родом из наших краев, так Бурано не что иное, как рассадник распутства. Как он себе позволяет подобное? И потом, если наши жены и сестры такие, как их показывает Брасс в «Миранде», значит, мы – рогатые? Мы ему покажем рога!..» Сам Брасс, вернувший итальянцам «тип крупной женщины цветущих и провоцирующих форм», упорно отстаивает свое мировоззрение: «Сексуальное табу – это выдумки культуры, в то время как в природе секс не имеет никаких этических примет... «Будь проклят тот кретин, который первым перепутал любовь с честью». Это слова Бодлера, и я с ним согласен. Главное назначение эротики – это разрушение ценностей. Тысячелетия морализаторства заставили нас поверить, что женщина не имеет фантазии, инициативы в сексе. На самом деле в жизни, по крайней мере сегодняшней, многое обстоит иначе... Фильм не о публичных домах, а о путанах. Это посвящение той яркой фигуре женщины, которая в более высоких, чем наша, цивилизациях находила заслуженное признание. Имею в виду античную Грецию, где гетера считалась покровительницей Эроса. Думаю о прекрасных временах венецианской Республики, где проститутки назывались куртизанками, поскольку их присутствие при высоком дворе всегда было желанно. Они были прекрасными продавщицами секса и бесед и делали это без страха и стеснения. Когда я был молодым, такие дома еще существовали в Венеции. Я продал из отцовской библиотеки много книг, чтобы иметь возможность бывать в них... Когда их закрыли, один умный итальянец по имени Дино Буццати сказал: «Закрытие публичных домов явилось потерей для человечества, сравнимой с пожаром в Александрийской библиотеке». Именно Венеция. Думается, ответ – не столько в архитектуре, что по ту сторону добра и зла, или исчерпывающей воображение истории, не столько в творениях великих венецианских живописцев – Тициана, Джорджоне, Веронезе, Беллини, Тинторетто, или кинематографе, – сколько в музыке, которая неотделима от Венеции (кстати, здесь был открыт первый в Европе Оперный театр, жили многие гениальные композиторы); но не музыку, скажем, Антонио Вивальди я имею в виду: я думаю о музыке внутри всякого, кто предстает перед городом, влюбленным в самого себя так искренне и самозабвенно, как ни один другой город на свете, о музыке, вносящей в сердце смуту и печаль по невоплощенному, несбывшемуся. Именно в Венеции издавались указы, акты, законы, вызывавшие недоумение у иностранцев. Мужчины в Венеции составляли серьезную конкуренцию женщинам. Советом Десяти, иными словами, правительством, в XV веке был принят закон, повелевавший женщинам-проституткам стоять на мосту в бордельном квартале, а также у открытых окон и на улицах с обнаженной грудью – чтобы отвлекать мужчин от мужчин... …В кафе «Куадри» я разговорился с лесбиянкой. Одета она была в костюм Пьеро (как незабвенный Казанова), и я бы не догадался, что это женщина, если бы она сама мне об этом не сообщила с карнавальной непосредственностью. «Каждый год приезжаю. Вот уже семь карнавалов. Здесь я встретила свою любовь – да и где, как не в Венеции, я могла ее встретить? Только здесь, в этой ветреной Венеции, городе виртуальной реальности – благодаря маскам, домино, самому гомосексуальному, от «чувственности», смыслу венецианского карнавала – осуществляются мечты, родившиеся прежде нас». *** Всю ночь я лез на стену от зубной боли, проклиная карнавал и гнилую Венецию. Ранним утром в понедельник отправился на поиски дантиста. По плану, который нарисовал сочувствовавший портье, я сошел с вапоретто – речного, верней, канального трамвайчика – у моста Риальто и углубился в улицы и переулки. Возможно, меня вела ярость, рокотавшая, как морской прибой, или созревшая уже готовность к смерти в Венеции, не знаю, но не прошло и получаса, как я уткнулся в дверь дантиста. Очереди не было – сразу пригласили в кресло. По-английски я объяснил, что привело меня сюда. Доктор, среднего возраста синьор в очках, с шелковым галстуком, с двумя университетскими дипломами на стене, ответил на безупречном английском, что счастлив оказать помощь гостю Венеции и через несколько минут я навсегда забуду о боли. Артистично манипулируя приборами, он осведомился, нуждаюсь ли я в анестезии, я отказался, решив, что больнее, чем было, уже не будет, доктор, осыпая меня венецианскими анекдотами и байками, рассказывая о том, как в молодости был гондольером, затем музыкантом (он и по сей день во время карнавалов играет с квартетом на флейте на площади Сан-Марко), затем отправился учиться в Лондон и там женился на венецианке, – сверлил и сверлил, время от времени интересуясь, могу ли я терпеть? Я мог. Я вовсе не чувствовал боли – и объяснял это артистизмом венецианца. |
||||||||
| Последнее обновление ( 16.11.2009 ) | ||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|