| Илья Муромцев |
|
|
|
| 03.11.2009 | |||||||
Страница 2 из 5 Хоть он и носит меня на руках. Он ведь не то что Кафку, он и Фицджеральда не читал! Дала ему с собой Булгакова, но больше чем уверена, что не открыл. – Она глотнула чаю, тяжело качнулись в ушах серьги, поднялись ресницы с высохшими крошечками краски, заблестели губы. – Ты читал в последней «Иностранке?.. А «Аврору» ты выписываешь?.. В «Огоньке» рассказ был…» О поэзии поговорили. О кино. О том о сем. И вдруг: «Ты не поверишь – он и женщин до меня не знал. Я первая. В постели, как слепой котенок, был. Нет – слон. Ему бы бабу здоровенную. Боялся сделать больно, но такой огромный, что едва меня не разорвал. У ишака, наверно, меньше. В первый раз казалось, я рожаю. Представляешь?» «Представляю. Но не очень», – улыбнулся я, но, встретившись с ней взглядом, скомкал, разорвал улыбку. «Ты Илью не любишь?» – «Я? – качнулись раздраженно перламутровые серьги, сузились огромные глаза. – Да я бы дня не прожила с ним, если б не любила! Я могла бы жить сейчас в Брюсселе, выйди я за Баринова, дипломата! Ирка его, проблядушка, мне в подметки не годится. Я могла бы танцевать Кармен!» «Ну, это вряд ли», – усомнился я, ошпаренный ее коротким взглядом, ибо знал : балет она оставила не по своей вине и воле – травма, но Илюша ни при чем, его тогда в помине еще не было в Москве. «Да? Вряд ли, полагаешь? Извини. За чай благодарю». Она пошла по залу, каблучками цокая, а я смотрел ей вслед и жаль мне было моего приятеля – борца классического стиля, возвращающегося с победой.Больше с ней в тот день мы не общались. Приземлился самолет. Спортсменов быстро пропустили сквозь таможню. Словно бык, Илья с букетом экзотических цветов рванулся к Лиле, ничего и никого кругом не замечая, а она, подобно королеве, поджидала его в стороне от всех встречающих, но, когда он приблизился, громадный и неудержимый, она словом или незаметным жестом будто бы вкопала его в землю пред собой и лишь спустя секунды милостиво разрешила, показав на щечку, подойти, и он, согнувшись, бережно, как статуэтку антикварную, подняв за локотки, поцеловал ее. Потом начальник из Спорткомитета поздравлял, но Лиля мужа увела. Вернувшись с улицы за багажом, он подошел и, обнимая, озираясь, опустил в карман мне диктофончик. И шепнул: «Потом все, завтра в баню приезжай в двенадцать». Утром я был занят и приехал в сауну на «Водный стадион» к обеду, но Илья с Самсонычем еще сидели, обливаясь потом, на полках малиновые и счастливые. Илья рассказывал, как многажды в полуфинале начинал бросок прогибом, но румын выскальзывал и сам делал захват, и как француз по-русски матерился перед схваткой, и как турок запищал в партере… «Ну, мужик, – похлопывал Илью невыездной тогда еще Самсоныч по спине, – но дело прошлое, проехали, как говорят. Маленько завтра оклемаешься, а с понедельника на мир готовиться начнем. Вытягивайся хорошенько. Венички отменные привез я с дачи. Ты пирожные там кушал? Глянь, жирком каким оброс. Так дело не пойдет, брат. Завтра с утречка в бассейне поработаем». – «Самсоныч, завтра ж выходной». – «А я тебя вагоны разгружать зову? Поплещешься для ради удовольствия чуток». – «Я знаю ваш чуток, Самсоныч, – километров пять, а то и всю десятку». – «Не ленись, Илюшка! Вечно сачкодавом возвращаешься с соревнований». Николай Самсонович Решетников увидел в тощем долговязом пареньке борца на школьных состязаниях в Казани. «В нем настырность, ярость была. И азарт. Губу прикусит, скулы напружинит, голову нагнет, точно бычок, – никто из пацанов не устоял, хоть были и поздоровее, и постарше. Был костяк, годящийся для наработки мускулов». Сын кулака, Самсоныч в детстве выслан был с семьей на север. Воевал – сперва вину отца в штрафбате кровью искупил, затем сержантом, старшиною – до Берлина, до рейхстага, на котором расписался. Он с мальчишества привык пахать. Трудиться. В двадцать восемь стал борцом-тяжеловесом, в тридцать с лишним – чемпионом. И Илюше смог внушить, что в спорте нет талантов, это дурость телекомментаторов – «талантливый спортсмен», а есть физические данные, характер и работа, труд, почти батраческий, от света и до света, – гири, штанга, лыжи, кроссы на рассвете – летом и в сорокаградусный мороз, прыжки в длину и в высоту, через «коня», через «козла» раз по пятьсот, толкание ядра, борьба с тяжеловесами (хотя Илья был полутяжем), тысяча, десятки, сотни тысяч яростных бросков многопудового неподдающегося, ни слезам не верящего, ни мольбам, ни клятвам чучела, борьба с богатырем Самсонычем, «вжимание в ковер»… И высшая награда тренера: «Мужик». Самсоныч вышел из парилки, мы с Ильей остались. «Ты такой хотел магнитофончик?» – «Да! Не знаю, как благодарить. Мне для работы. Сколько должен?» – «А по шее ты давно не получал, корреспондент? – осведомился чемпион. – Иль перегрелся? Топай в душ». Когда потом сидели, завернувшись в простыни, в предбаннике и пили чай с жасмином, привезенный «из-за речки», он вздохнул, опустошив могутную грудную клетку, как-то весь осел, осунулся и будто постарел. «Не знаю, что и делать». – «Ты о чем?» – «О том же. Сапоги купил – она мне в морду их швырнула. Говорит, такие уже носят все в Москве. А я откуда знал? Купил ей свитер – цвет поганый. И колготки велики. Или малы. Или не тот рисунок – вместо рыбок бабочки. К себе даже не подпустила ночью из-за этих долбаных колготок! Больше месяца не виделись – сперва на сборах был… За что она меня так, а? Ну что я ей плохого сделал?» – «Да, – промолвил я. – Тоска. А если бы заметила, что ты мне диктофон привез?» – «Загрызла бы», – сказал Илья, но вдруг напрягся, словно выдал государственную тайну, встал, отбросил простыню и молча начал одеваться, на меня не глядя. И ушел. Но подождал в машине. «Ты куда?» – «На Маяковку». До «Динамо» напряженно слушали магнитофон, как будто крайне важное таилось в музыке Таривердиева. «Булгакова хоть прочитал?» – спросил я возле светофора. «Лиля рассказала? Прочитал. Понравилась «Белая гвардия». – «А «Мастер»?» – «Мастер» тоже. Но особенно «Белая гвардия». Такие люди. Я все думаю: кому же это все надо было? И зачем?» – «Что надо было?» – «Вся гражданская война. Чтоб брат на брата. На отца сын. И вообще». Остановились возле «Маяковской». Попрощались как-то странно, словно ничего не связывало нас. Увиделись лишь через год. Он был на сборах, на соревнованиях, болел, переезжал на новую квартиру, мебель доставал, менял машину. Я мотался по командировкам и отписывался. Встретились мы в Люблино на станции. Илья пытался доказать, что распредвал во время техобслуживания заменили и реле поставили не новое и что-то там еще, но на него смотрели автослесари, как на ребенка, хоть и круто снизу вверх, и улыбались, а ко мне вернулось ощущение, что он с другой планеты или уж во всяком случае – другого века. Зурик, мой знакомый кладовщик (которому я доставал билеты на концерты и на все премьеры МХАТа), тихо-мирно все уладил. «Научи, – просил Илья, – как с ними говорить, а? Ты умеешь». – «Ничего я не умею. Просто познакомились случайно с этим Зуриком на юге. Мидий жарили». – «А мебель финскую достать не может? Я бы заплатил». – «Илюха ты, Илюха. Илья Муромец. Ты все такой же. Мебель финскую достать сегодня потрудней, чем Соловья-разбойника схватить и в стольный Киев привезти. Что, обязательно ей финскую?» – «У наших – из команды – финская. У всех». – «А ты что ж проморгал?» – «В больнице был. Потом на показательные ездил. Да она разве поймет? И разговаривать не хочет – надоело, говорит. Все успевают вовремя подсуетиться, только я один такой Максим». – «Что?» – «Ничего. А может, я и правда, этот… пентюх, в общем? Лиля говорит, что у меня одна извилина и та, скорей всего, прямая». – «Неужели? Ну а ты ей что на это?» Он пожал плечами, улыбнулся угловато – я заметил сеточки морщин у глаз, поблеклых, далеко уже не юношеских, и седую прядь волос над ухом. «Ничего, – ответил он. – Что я могу сказать? Попробую сдать сессию как следует». – «Ты что, студент?» – «Заочник». – «Физкультурный?» – «Если бы. Нет, институт культуры. На библиотекаря учусь». – «Серьезно? Не смеши меня». «Какой там смех», – вздохнул Илья. «Она устроила?» – «Нет, сам сдавал экзамены. Хотя считает, что она – все. Слушай, в Ленинград не хочешь съездить? Первенство Союза. Пообщаемся хоть, а? Сто лет не виделись. Возьми командировку. Ты по-прежнему в газете?» – «Из отдела спорта я ушел. В журнал – в отдел литературы и искусства». – «А, ну-ну». – «Но в Питере всегда дела найдутся». |
|||||||
| Последнее обновление ( 15.11.2009 ) | |||||||
| < Пред. | След. > |
|---|