| Он вернулся |
|
|
|
| 03.11.2009 | ||||||||
Страница 3 из 6 Поглядывая на развевающийся на ветру рукав, я держал в голове, что должен проиграть, но увлекся, когда пошел огромный косяк, и к полудню счет стал семьдесят восемь – шестьдесят четыре в мою пользу. И клев прекратился. Мы еще побросали в разные стороны, но бесполезно.– Поплыли на косу, – сказал Миша. – Ловить больше не будем? – спросил я, зная, что Миша не умеет – не умел, во всяком случае – проигрывать. – А то давай южней проверим? – Спасибо, Эдик. – За что? – За то, что в поддавки со мной не играл. – Пожалуйста, – сказал я. На песчаной косе он стянул с себя джинсы и рубаху, остался в плавках. Лежа на животе, я смотрел на море, на чаек. Прошло минут десять. – А ты – девочек возьмем, – сказал Миша тихим, равнодушным голосом. – Сам боишься на меня взглянуть. Я повернулся. Руки не было по самое плечо. – Красиво? Мне Натали Аненкова, москвичка-художница, все твердила, что я на гладиатора похож. Смахиваю, как считаешь? Мы с ней обнаженными весь день здесь провалялись. У нее загар был потрясающий. И все ей мало, мало было. Ненасытная. Я рекорд с ней побил – четырнадцать раз за сутки. Миша стал с подробностями, называя все своими именами, рассказывать то, о чем не рассказывал раньше никогда, о чем у нас на Мысе среди мужиков вообще не принято рассказывать. – Это у тебя после контузии? – не сдержался я и пошел купаться. Вода была потеплей, чем возле Мыса. Проплыв метров двадцать, я оглянулся и увидел, что он трясется, уткнувшись лицом в песок. Но решил, что лучше ему побыть одному. И правильно сделал. Мы поджарили на железе мидий, ставридок. На сладкое ели дыню, и Миша сказал, что особенно сочные сладкие дыни были на минном поле, таких дынь, как там, мне не попробовать; вернувшись в лагерь после боевой операции, после многокилометровых маршей по горам в семидесятиградусную на солнце жару, они обжирались дынями так, что шевельнуться не могли, в тени отлеживались. – А если бы из «сварки» в этот момент или ракетами? – Хрен с ними. Однажды кино про войну привезли. А они с гор стали реактивными снарядами долбить. Только молодые попрятались. И то не все. Старики до конца войны, до знамени на рейхстаге фильм досмотрели. Вообще-то не всегда стреляли. Только кажется так. Пошли купаться. – Айда, – сказал я; в детстве по этой команде мы забегали в море. Я поплыл, а Миша долго стоял по пояс в воде, не решаясь. – Давай! – крикнул я. И он медленно поплыл вдоль берега, одной рукой загребая по-собачьи воду под себя, хлебая ртом и погружаясь с головой. Он лучше всех на Мысе плавал баттерфляем, в спортивном лагере без тренировки выполнил норму первого разряда, и его пригласили в спортроту – но он отказался. Лейтенант приходил к нему домой, уговаривал – ни в какую. «Пострелять хочу», – сказал он нам вечером на набережной. «В кого, Мишенька?» – спросила Бриджит, сидя на парапете, но он вместо ответа поцеловал ее в раскрытый накрашенный рот и долго не отпускал, как она ни мычала и ни брыкалась. А когда отпустил, сказала, ехидно улыбаясь: «Чем же они виноваты?» – «Кто?» – «Те, в кого ты пострелять хочешь. Что они тебе плохого сделали?» – «Мне лично – ничего». – «А кому? Леонида Ильича, бедненького, обидели?» – «При чем здесь? Они апрельскую революцию с дерьмом хотят смешать». – «Мишенька, ты серьезно? – с интересом и даже с испугом посмотрела на него Брижит. – Тебе что, и в самом деле этот мифический интернациональный долг не терпится выполнить?» – «При чем здесь интернациональный долг. Это политика. А что ты, баба в мини-юбке, смыслишь в большой политике?» – «Ничего, – согласилась Брижит. – Пойдем лучше попляшем в «Алые паруса». Искупавшись, мы лежали на песке возле воды, смотрели, как накатывают волны и пузырится желтоватая пена. – Медуз много было этим летом? – Мало, – ответил я. – Но большие. И жгучие. Одну мою знакомую в глаз ужалила. – Жену дипломата? – Нет, немку. Западную. – Ты и вэст теперь обслуживаешь? – Слюш-ш, прынцыпалный разныца нэт. Вот плавки подарила. – И только-то? Мэрлин японец сто долларов за ночь заплатил. – Дал бы я тебе промеж ушей... – Дай. Шлюха ты валютная. Я взял одежду и пошел к катеру. – Поплыли домой, – сказал ему, не оборачиваясь. – Плыви, я здесь останусь. – Жить? Как знаешь. Твое дело. Я вытолкнул «Жучку» с берега, запрыгнул, врубил мотор и пошел на северо-запад, к поселку. Но километра через полтора повернул направо, обогнул косу и встал там на якорь, забросил спиннинг. «Мне всю жизнь теперь вокруг него плясать лезгинку? – думал я. – Такое впечатление, что Эдем его туда заслал. И никто не знает еще, что он там делал. Если правду говорит… А если даже правду? Он мой друг. Хотя совсем другим стал. Там любой станет другим. Пострелял, называется. Нет чтоб в спортроте двойную пайку масла хавать». Почти уже в сумерках я вернулся на косу. Он сидел по-турецки у воды. – Поплыли, хватит дуру валять, – сказал я, заглушив моторы. – У меня огни габаритные не горят. Слышишь? – Эдик, помнишь Царя? – Толика Царева, Валькиного брата? – Мы мальчишками были, и он на причале нам рассказывал про Флориану, остров, на который мечтал поплыть. Помнишь? – Мне столько про острова рассказывали и про разные мечты. – «Жучку» сносило, и я почти кричал. – При луне. Сядешь на берегу, обнимешь – и понеслась. Кто не мечтал об островах, ты мне скажи? Романтика. Алые паруса. Туфта все это. Там не понял? Он не ответил. Я опустил весла, подгреб, выпрыгнул на песок. Сел рядом. – Там не понял, – сказал он тихо. – Наоборот. Идешь по барханам, за спиной эрдэ – рюкзак десантника килограммов пятьдесят, на одном плече автомат или два, на другом ручной пулемет, спереди тоже что-нибудь болтается увесистое типа оборонительных гранат. Плаваешь в поту, пыль забивается в рот, в нос. Мозги плавятся. Уже ни страха нет, что из-за какого-нибудь бугра или дувала полчерепа тебе снесут, ни усталости. Ни даже жажды, потому что кажется, все внутри выгорело. Никаких вообще желаний и мыслей. Идешь, и вдруг остров весь в цветах, плещутся вокруг зеленовато-голубые волны. Это не мираж был. Больше никто из ребят этого острова не видел. – Поплыли домой. – Поплыли. *** В декабре его взяли на «профилактику» – оформлять заказ-наряды. Но перед Новым годом он оттуда ушел, никому ничего не объяснив. И лишь в конце зимы сказал мне, что не смог вытерпеть того, что до армии казалось нормой. |
||||||||
| Последнее обновление ( 15.11.2009 ) | ||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|