РАБ

– Момент, – сказал таксист, включив счетчик. – Может, еще кого прихватим – три самолета подряд упало.
– Упало?
– Туман был. А потом падать стали. У нас говорят так, – он щербато осклабился и вышел, но тут же почти вернулся, катая во рту, словно горячую картошку, ругательства. – Диспетчер развонялся: очередь, очередь! Хрен с ним, – продолжал он, выехав с площади. – Три самолета рухнуло, а я с карбюратором валандался. Как всегда – везет. Говорил Михалычу, глянь, за мной не запотеет, а он: устал, завтра гляну... Что за люди, а? Мало того, что без пузыря и разговора быть не может... Из Лимы? – осведомился.
– Из Гаваны.
– Наш человек в Гаване? – Он бросил на меня оценивающий взгляд, и померещилось что-то знакомое. – Книга такая есть, не читал? Мне и почитать-то некогда... Ну и как там у них? Не хило?
– Не хило, – ответил я, исподволь приглядываясь к таксисту и лишь внутренне расслабляясь, понемногу, точно воздух из камеры через вентиль, выпуская усталость и злость, спортивную, как говорят комментаторы, хотя лично я отличить ее от обычной злости не мог никогда, а особенно в этот раз на Кубе во время полуфинального боя с Мендосой, который в первом раунде коротким боковым в грудь сбил мне дыхание и через несколько секунд левой послал в нокдаун, а в конце второго раунда чуть не нокаутировал, опять-таки своей знаменитой левой, показавшейся мне раскаленной кувалдой.
– Говорят, кубинки... Эти, как их... Смуглые такие, не черненькие, но и не белые, фигуристые, вез тут одну... Как их?
– Мулатки. Что нового в Москве?
– Все старое.
– Дождь все время?
– Не, солнышко смеется, – осклабился шофер. – Есть курить?
 Я достал кубинские «популярки» с фильтром.
– Ихние? А посолидней нет? Я «Кэмэл» уважаю.
– К сожалению. Вообще я не курю, случайно оказалась пачка. И сигара есть. Ручной скрутки. Говорят, долларов 25 стоит.
– Ладно, давай своей ручной. Тоже не курю. Так просто иногда – и только фирменные. – Я чувствовал, что вспомню, откуда знаю этого парня, моего примерно ровесника, под тридцать, но лысоватого, со сморщенным лицом, с сухими складками у рта. – У них по карточкам там все? – Он покосился на мою сумку, стоявшую на заднем сиденье. – Или не все? И не для всех?
– Не все. И с каждым годом все лучше.
– Что, и раньше приходилось? И в других странах бывали? – перешел он на «вы».
– Бывал.
– Корреспондентом работаете?
– Нет.
– Спортсмен?
– Ага.
– А-а... Везет же людям. А чего один? Обычно-то командой...
– Так вышло.
Интонация и сами слова эти – «везет же людям» – были знакомы, не хватало лишь малой зацепки, чтобы вспомнить. В поезде вместе ехали? Брат какой-то моей старой знакомой девчонки? В компании одной были?
Обогнали «Ладу», в которой сидели женщина и мужчина.
– Баба за рулем, – процедил таксист, прикрыв веки с густыми ресницами, и срезал угол обгона – «Лада» вильнула растерянно, заскакала одним колесом по обочине, жалобно засигналила нам вдогонку.
– В океане-то купались? Везет же людям. Пальмы, да? Кораллы всякие, барракуды... Вы по какому виду спорта?
– Бокс.
– А-а... С Теофилом Стивенсоном не встречались?
– Не на ринге – разные весовые категории. Я в средней.
– Здоров мужик – Теофил. Вмажет так вмажет. Староват, правда, уже. Жаль, с Мохаммедом Али так и не стыкнулись. Урыл бы его, конечно, Али – но жаль, поглядели бы. Когда Али к нам приезжал, давал ребятам после боя с Заевым бицепс свой пощупать – как нога у меня вот здесь, – он сжал пальцами ляжку. – Веселые ребята есть – спортсмены. Не слыхали, как нашу сборную с пятаками на таможне взяли?
– С какими пятаками?
– Обыкновенными, советскими. Которые в метро. Они по весу такие же, как те монеты, которые в игральные автоматы за бугром бросают. Полные чемоданы были пятаков. Миллион хотели выиграть. Все им мало, тля.
Помолчали. У поста ГАИ перед въездом в Москву таксист сбросил газ, хотя ни одного милиционера видно не было. На мосту снова рванул – что-то внизу задребезжало.
– Надоела эта колымага! – Он с чувством выматерился. – И часто за бугром бываете?
– Бываю.
– Где до этого?
– В Германии.
– В Западной?
– Да. Был в Австралии зимой.
– И проиграли?
– Да. В финале.
– И все же посылают.
– Пока посылают.
– Женаты? Красивая жена?
– Ничего.
– Как звать-то?
Я ответил.
– Высокая, наверно, тоненькая такая блондиночка, да?
– Не очень высокая, – сказал я. – И не очень тоненькая. Но блондинка.
– Естественно, – сказал таксист. – Ждет. Везет же людям.
– А вас никто не ждет? – раздраженно, видно, от усталости спросил я и вдруг вспомнил. Мы учились вместе. Теперь показалось, что он – Виктор – почти не изменился, несмотря на лысину и морщины. Эта фраза его – «везет же людям»...
Девчонки в классе были влюблены в него, златокудрого, с мохнатыми ресницами, уже будто немного уставшего от жизни и от знаний во всех областях. Он был лучшим нападающим и вколотил «вэшникам» «сухого листа» в финале, из сырых дров умел мгновенно развести костер, дальше всех бросал камни и прыгал из окна второго этажа... У него было множество и других неоспоримых преимуществ, которые я припомнить не смог, но отчетливо увидел снисходительную усмешку на детских, тонких, как червячки, губах: «везет же людям» – Витька произносил эту фразу часто; хвалится кто-нибудь на перемене марками или монетами, или значками – «везет же людям», скажет негромко Витька, и повиснет тишина, насыщенная детскими признаниями ничтожности всех своих радостей и забот, незначительности своей по сравнению с ним, ведающим о чем-то таком, что принуждает всех, замерев, стоит лишь открыть ему рот, подобострастно вслушиваться в каждое его слово, интонацию и стараться быть на него похожим, говорить, ходить, вздыхать на уроках от скуки, как он.