КИНОФЕСТИВАЛЬ

Он притормозил, мягко съехал с экрана, словно с невысокого тротуара на мостовую, открыл дверцу, она села и они умчались. Этим бы все и кончилось, если б не выскочил в темноте с двадцать третьего ряда высоченный худой мужчина и не бросился в погоню.
Его звали Селиванов, ее, которую увезли, – Лариса, а может быть, Наташа или Катя – имени установить не удалось, да это неважно, – но как-то она назвала себя в первый день, когда лил дождь, мокрая юбка облепила ее узкие бедра, старенькие белые босоножки потемнели, разбухли от воды, влажные губы блестели, плюхнувшись рядом с Селивановым на сиденье, она говорила, стараясь смахнуть пальцем прилипший к виску локон, но локон отлепляться не хотел, но лишь менял форму, то вытягивался, то округлялся, – спасибо вам огромное, я ужасно опаздываю, а никто не останавливался, почему в Москве у вас все такие? Какие? Ладно, я так, я дура, что не взяла зонтик из чемодана, а чемодан в камере хранения, потому что вместо вашей машины я должна была сейчас ехать в поезде, будут встречать, ничего, дам телеграмму, что-нибудь придумаю, – наклонив голову, одной рукой она выжимала волосы, а другой теребила цепочку на шее, будто от этого быстрей погаснет красный, загорится желтый и потом зеленый, – ну сколько же он будет гореть, господи, все, поехали, неужели вы не можете обогнать этот драндулет, ползет, как черепаха, вы купили последний «Спутник», не любите кино, не верите, нет, я не верю вам, вы шутите! Опять светофор, да сколько их, а долго горит красный? – она смотрит на часики, все, опоздала, осталось семь минут – успеем, до бульвара три минуты, спасибо, я не знала, что это так близко, а вы кем работаете, вы на одного актера похожи, вам никто не говорил? Он посмотрел на нее, соврать, подумал, сказать, что я Ролан Быков или Куросава, она похожа была на косулю, точно, на косулю с огромными карими глазами, на пушистых ресницах еще поблескивают капельки, – а может, сказать, что я композитор, песни сочиняю, и фамилия моя Матусовский, откуда ей знать, да нет, Селиванов, мосты строю, тоже нужное дело, верней, не сами мосты, а, – ужасно, наверно, интересно строить мосты, соединять берега, все, спасибо, я побежала, счастливо! – а на сиденье мятый влажный рубль и «Спутник кинозрителя».
Проклятое зажигание! Сколько ни регулируй – одно и то же, пока схватит, вечность пройдет, но вот уже срывается Селиванов от стоянки, на проспект, задние огни длинной машины с дымчатыми стеклами виднеются впереди у светофора. И Селиванов почти настигает их, но взвизгнули протекторы, машина снова ушла далеко вперед и нужно было снова догонять, и казалось, когда он лавировал между машинами, обгоняя справа и слева, что все это он сам придумал, и дождь, тот светлый ливень, серебряные монетки с неба, размытые силуэты, ее с поднятой рукой на Смоленской площади, и как ждал ее поздно вечером, пахло после дождя липами, влажной землей, и переполняло отроческое ощущение праздника, только начавшегося и которому нет конца, и он вспомнил, вспомнил тогда, в первый вечер у кинотеатра «Мир», и вспоминает теперь, проскакивая вслед за длинной машиной на желтый, почти на красный, как в детстве они с мальчишками и девочкой из соседнего двора, погибшей под первой же бомбежкой, носились босыми по лужам, гоняя железные обручи от бочек, и главное было, чтобы не соскочил обруч с крюка, и хохотали, и кричали что-то бессмысленное, какие-то детские стишки и считалочки: дождик, дождик... Что же осталось в памяти? Капли на ее ресницах и на руках, ее ободранные вечно коленки, ее развевающиеся на бегу кудряшки... Как, это вы, вы ждали меня? Нет, проезжал мимо, вы журнал вот у меня забыли, ах, да, но я купила два новых, смотрите, здесь интервью с Клаудией Кардинале, мне говорили, что я похожа на нее, я в институт кинематографии поступала, не прошла, фотографировали, а я чувствовала себя ужасно зажатой и полной кретинкой, совсем бездарной – такой и получилась на фотографиях, не смейтесь, разорвала на мелкие кусочки и сожгла, теперь жалею, было бы что вспомнить, а куда мы едем? Она округлила глаза, откинула назад волосы – ко мне, я тут недалеко живу, музыку хорошую послушаем, по чашке кофе – вы с ума сошли, остановите сейчас же! Пожалуйста, а куда вам нужно-то, на вокзал, там и ночевать будете, там и буду, да, представьте себе, не обижайтесь только, я не хотела вас обидеть, вы ведь мне в отцы годитесь, сколько вам лет, вы даже старше, чем мой отец, вот и вокзал, здесь свет такой, каждую морщинку видно, я пошла, я люблю на вокзале – люди вокруг, все куда-то едут, и буфет работает, я ужасно голодная, с утра ничего не ела.
А на другой день жара, и в делах он старался не думать о девочке, помешанной на кино, влюбленной в артиста, в которого они все сейчас влюблены, но на следующее утро не выдержал, обманул себя и поехал к «России», где под лестницей продают, покупают и обмениваются билетами, сияли на утреннем солнце накрытые прозрачной голубоватой дымкой лужицы, в них отражались густо-зеленые, почти синие тополя, окна домов, тоже синие, и трамваи, и голубая рубашка регулировщика, и облака, а под лестницей уже клубятся, толпятся, меняю «Шоколад» на «Тайну», не знаете, какой рост у Арнелы Мутти, так не говорите, он только собирался прилететь, не смог, на семь утра в «Октябрь» не нужен, в прошлом «Оскара» взял, Марлон Брандо растолстел, говорят, чудовищно, обжирается там у себя на острове пирожными, у вас «Сумерки», меняю Софи Лорен на Бергмана... Лариса его увидела первая. Доброе утро, здравствуйте, как вы узнали, что я здесь, я вчера настоящий вестерн смотрела, прелесть, один там с левой руки стрелял, а другой в челюсти всем бил с правой, а потом они объединились против банды и всех перестреляли, представляете, из окон по ним стреляли, с крыш – но наши победили все-таки, улыбнулся Селиванов, чувствуя, что торчит из толпы, как гвоздь, и вспоминая драки в детском доме, и как его били, потому что он был самым высоким и самым нескладным, тихим, прошло еще несколько дней, а он и не заметил, как киножизнь, с визгом тормозов на сверкающих рекламами перекрестках, со стрельбой с обеих рук, с могучими ударами в квадратные челюсти, на которые можно было вешать чайники, с женщинами, каких на самом деле не бывает, с вертолетными дуэлями, пылающими небоскребами, с дождем в Люксембургском саду, сквозь влажные листья которого проглядывается Эйфелева башня, с акулами, пожирающими блондинок и океанские лайнеры, – он и не заметил, как эта жизнь стала вытеснять все остальное, быть может, это началось, когда они с Ларисой ходили в «Ударник», и после сеанса на мосту он поймал себя на чужой какой-то кинопоходке, и плечи свои показались ему чужими, подобное было в юности после футбола, хотелось рвануть, обвести, как обводил Бобров или Пономарев, одного, второго, пробиться сквозь защитников и влепить в «девятку», а потом под рев трибун неторопливо шагать к центру поля, устало вытирая пот со лба, а может быть, это началось на следующий вечер, когда они гуляли по Калининскому проспекту, днем Лариса обрезала юбку, чтобы было, как у актрисы вчерашнего фильма, и купила в ГУМе новые босоножки на высоком каблуке, теперь, рассказывая о детстве, поглядывала на свое отражение в витринах – смотрите, вы почти на две головы меня выше!