| Охота с дедушкой |
|
|
|
| 03.11.2009 | ||||||||
Страница 3 из 6 «Будем, – заверил генерал-лейтенант. – Но чуть погодя». – «А не жалко?» – «Жалко у пчелки, – хохотнул водитель. – Тут у нас недавно вице-президент один отдыхал. С супругой. Так она тоже поначалу как вы: жалко, такие глаза у них!.. А потом за милую душу палить стала – только успевали заряжать». «И часто здесь у вас вице-президенты отдыхают?» – осведомился я без всякой задней мысли, но водитель напрягся, припал к рулю. «Раньше чаще, – ответствовал генерал-лейтенант. – Но и теперь бывают. И не только вице». – «А верно говорят, – пытал я, – что здесь было принято решение о вводе войск в Афга...» – «Здесь многим ввели, – усмехнулся генерал-лейтенант, а я, покоробленный здоровым армейским юмором, отвернулся. – Здесь много было принято решений».Проехали мимо озера, в котором девушка моя в детстве ловила с дедом золотых рыбок и отпускала, загадав желание, и все желания ее в ту пору непременно исполнялись. Въехали на холм, откуда под ясным, чуть подернутым цинковыми облаками небом хорошо видны были окрестности – петляющая речушка Колокма, еще не замерзшая, и впадающая в Волгу быстрая речушка Лама, темные смешанные леса, поля, деревенька вдали, а вблизи, в сосняке, двое служилых людей в бушлатах цвета хаки. «Опасная все-таки у них служба», – посочувствовал я. «Не опасней, чем у других», – с личностным каким-то оттенком в командном голосе возразил генерал-лейтенант. «Вы где служите?» – полюбопытствовал я. «В столице. А раньше... там, где не из охотничьих ружей стреляли». «Мой товарищ тоже интердолг выполнял», – бахвальнулся, чтобы поддержать беседу, но она на этом и заглохла. Спустившись с холма, проехав через березовую рощу, остановились. Из головной машины вылез дедушка – в тот же миг из каждого уазика выскочило по паре охотников, генерал-лейтенант в их числе, и рассредоточились вдоль дороги, взяв на изготовку ружья, карабины и – трое в штатском – винтовки с оптическими прицелами. Дедушка двинулся в заснеженные поля. «Куда это он?» – «Секач, – объяснил мне шофер. – Вон там, не видите? Левей». Метрах в ста на пригорке я узрел кабана, легкомысленно роющего носом снег. Манипуляции охотников удостоены были его внимания слишком поздно, и он поплатился за это – первая же пуля, выпущенная верной рукой дедушки, свалила его, зверь вскочил, побежал наискосок, замер, побежал в другую сторону и вторым выстрелом был сбит наповал. Ай да дедушка! А еще что-то говорят – мол, привязывают для него, с вышки бьет... Да это же настоящий охотник! Но вышка тоже имела место – позже, когда стихли славословия по случаю отваги и меткости борца за мир, когда колонна переехала на другую сторону речушки Ламы и углубилась в лес, – там на краю большой поляны между вековыми елями в тени стояла довольно-таки непритязательная с виду уютная внутри вышечка, на которой и принимались неоднократно решения, обескураживавшие и повергавшие мир в уныние. В комнате наверху на длинном столе, застеленном скатертью-самобранкой, охотников ждал легкий, морской в лесу, как назвала его Тамара Андреевна, завтрак – икорка, севрюжка, балычок, осетринка, крабики, коньячок «Наполеон», белые и красные грузинские вина... Обнажив голову, дедушка произнес краткий, минут на пятнадцать, импровизированный, по бумаге, поданной ему одним из адъютантов, тост, в котором глубоко и точно проанализировал сложную международную обстановку, особо выделив горячие точки планеты, с глубоким удовлетворением отметил позитивные сдвиги в развитии отношений с целым рядом государств, которые он посетил и намеревался посетить с официальными и дружественными визитами, отметил рост безработицы и дальнейшее углубление кризиса капитализма, а также подвел некоторые итоги, свидетельствующие об успехах экономического развития нашей страны и неуклонном повышении благосостояния трудящихся. В заключение он пожелал всем присутствующим крепкого здоровья, успехов и большого человеческого счастья. Выпили, фужеры наполнились, и мы вновь выпили – за мир во всем мире и процветание нашей горячо любимой Родины. Слегка закусили. Дедушка, обтерев губы, надел каракульчовую шапку – все встали. ...В общей сложности в тот день было добыто пять кабанов, четыре сеголетка, два лося, заяц и семнадцать благородных оленей, причем одиннадцать – на счету дедушки. Но «коронкой» его считалась дюжина, так что вечером он был не в духе. А я был изрядно пьян. После первых же залпов по кабанам, вышедшим из леса семьей на подкормочную площадку – свинья мигом осела, секач-отец был настигнут пулей в ельнике, поросята-сеголетки, только что сладко хрустевшие подмороженной картошкой, разлетались от выстрелов, как кегли, кувыркаясь и визжа, – я вернулся в комнату и опрокинул фужер коньяка, затем еще один. И спустя некоторое время на поле сам выстрелил в оленя, метя в грудь, но попал, кажется, в заднюю ногу, и генерал-лейтенант добил. Не забыть мне крик зайца, которого ранила, не выходя из машины, Тамара Андреевна – крик не маленького ушастого серого зверька, но мучительно умирающего ребенка. И я сразу попытался утопить этот крик в стакане смирновской водки на одной из вышек, после чего мне на какое-то время сделалось хорошо, захотелось быть ближе к деду, о чем-либо с ним говорить, об угнетенных народах Африки, к примеру, или о легендарной, опаленной огнем его юности, – дед, однако, всецело был поглощен охотой; «Оп-ля-ля, – приговаривал он всякий раз перед тем как мягко, с нежностью спустить курок, и редкая его пуля не достигала цели. – Говорила Манька: встань-ка... Оп-ля-ля...» Летели клочья шерсти, заливался кровью снег, изрытый копытами. Только один олень, мощный, с ветвистыми рогами, который стал бы двенадцатым в активе дедушки, ушел, и дедушка в сердцах чуть не переломил карабин о толстый дуб, выматерился. «Папка, да не переживай ты так! – утешала его дочь. – Другого убьешь – когда посветлее будет». «Эх...» – Андрей Егорович отчаянно сплюнул, все еще глядя на деревья, за которыми скрылся олень, и медленно побрел к машине, снова обратившись в согбенного старика, смертельно уставшего от жизни. «Он удивительный, – говорила мне позже в моих апартаментах Тамара Андреевна, когда мы выпивали с ней. – Я других таких не знаю людей. Выдающийся, последовательный, неустанный, прочее – это про него в газетах пишут, это всем известно. Но он ведь мальчишка, честное слово! Через всю жизнь пронес в себе мальчишку, неугомонного, озорного, азартного, во всем стремящегося быть только первым. Налей мне еще чуть-чуть. А жизнь у Андрея Егоровича была нелегкой, поверь. Ты только подумай, в какие годы он жил, учился, работал, воевал, снова работал там, куда направляла его партия! Проигрывать он совсем не умеет. Однажды чуть не заплакал, проиграв в шашки своему другу детства Николаю Николаевичу. А как он машину водит – если бы ты только видел! А рыбу ловит как! Как в бане парится! Кстати, ты-то в баню пойдешь? Ступай к мужикам, потом поговорим». Я спустился на цокольный этаж, вошел в предбанник, поразивший меня недюжинными объемами и ослепивший полыхающим в камине пламенем, в отблесках коего лоснились распаренные генеральские щеки и члены тел, обернутых в простыни. Генерал-лейтенант, сидевший в кресле посередине, обрадовался мне как родному, спросил, «где я исчез», нехорошо при этом подмигнув. Я проследовал в раздевалку, обнажился. Заметив приближающуюся женщину в белом халате, шмыгнул за шкаф, повинуясь врожденному чувству стыда, но женщина подошла и, назвавшись Зоей Степановной, протянула мне белье, почему-то запечатанное в целлофановый пакет, – руки мои, выполнявшие функцию фигового листка, вызвали конвульсию блестящих малиновых губ. «Спасибо, – ответил и я улыбкой и кивнул на скамейку. – Вот туда, пожалуйста». Она повернулась, положила, но вместо того, чтобы сразу и удалиться, стала тщательно развешивать одежи, а носки, трусы и тельняшку взяла, понесла куда-то. «Это мои!» – возразил я. «А я думала, мои, – по-матерински ласково улыбнулась Зоя Степановна. – Простирну – после охоты-то». – «И я в мокрых пойду? Интересная у вас тут система». – «Вы впервые?» – «Да, впервые, – с вызовом заявил я. – По-вашему, если впервые, то и в мокрых носках человека можно на мороз пускать?» – «Сушилка, – пояснила она, явно не ожидав такого отпора. – За одну минутку высушит». Мне захотелось извиниться, но я назло себе не извинился. «Вы какой массаж предпочитаете: обычный или китайский?» «Бермудский», – ответствовал я, сознавая, что слишком много выпил или, может быть, – что хуже – рассудок мой не вынес лавины новых впечатлений. Вскоре я сидел в личной сауне дедушки, куда допускались лишь избранные и куда он самолично пригласил меня: «Давай-ка, тезка, попаримся, – сказал. – Поглядим, кто...» Долго он рассаживался на полоке поудобней, кряхтя, пыхтя и суча дряблыми, вывернувшимися от жара губами и поправляя на голове войлочную шапочку, а я украдкой наблюдал за ним и пенял на прародителя, что не художник я, не Рубенс и не Босх, потому как ни в сказке сказать, ни пером описать – живописен был дедушка, по складкам, оплывам, мешочкам, венам, кровоподтекам, пятнам на теле возможно было прочитать всю его – и нашу – биографию. «А ты чего там мнешься возле двери, тезка? Жарковато? Садись, сейчас еще поддуть попросим. Я вообще-то уважаю баньку русскую, там русский дух, как говорится, Русью пахнет. |
||||||||
| Последнее обновление ( 15.11.2009 ) | ||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|