Сергея Самаринова судили. Дали четыре года.
Завалкин стал заезжать к Лизе. Однажды тихим вечером сидели у окна, молча пили чай с голубичным вареньем.
– Печку бы надо переложить, – сказал Завалкин. – А то развалится скоро.
– Надо, – согласилась Лиза. – Но где ж я печника-то найду? Был дядя Гриша, помер прошлой зимой. И Афанасий Матвеич помер. И Устинов. Налить еще чаю?
– Налей, пожалуй. И фундамент бы надо под избу подвести. Перекосилась вся.
– Надо, Женя. Покрепче тебе?
– Ага. Как малыш?
– Да слава богу. Вот зубки скоро резаться начнут...
– Это здорово, – сказал Завалкин. – И стекла к зиме надо вставить. А то дуть будет.
– Надо, – вздохнула Лиза. – Все надо.
Помолчали. Поглядели друг на друга.
– Женечка, – чуть заметно, уголками полных губ улыбнулась Лиза, – вот ходишь ты ко мне все лето и словно сказать что-то хочешь. Да стесняешься. А? Ты скажи. Чего меня стесняться? У тебя же семья, детишек двое…
– Да не стесняюсь я, – Завалкин покраснел, отвернулся к окну. – Что сказать-то? Нечего мне говорить. Пойду я...
Но он не вставал, разглядывая свои задубелые, в ссадинах руки с непомерно большими, окаймленными грязью ногтями.
– Ты дрова обещал помочь наколоть.
– Да. Наколю.
– Колбасы хочешь еще?
– Съем, пожалуй, – кивнул Евгений.
За стеной заплакал ребенок.
– Во, Сергей Сергеич голос подает, – улыбнулся Завалкин.
– Кормить пора.
– А. Можно я это... подожду здесь?
– Это долго. Я потом еще соседскую девочку буду кормить – тут напротив из Москвы женщина живет с ребенком.
– А зачем это тебе? Платят?
– У нее молока нет. Только на два месяца и хватило. Да и то с помощью какой-то химии. А мне девать некуда, больше половины сцеживала. Я в Зорьку, корову нашу, пошла, – Лиза улыбнулась, прижав ладони к груди. – Которой дядя Митя Деревянкин, когда еще мама была жива, вымя вилами пропорол по пьянке. А Толик, брат мой, с Витькой Маркиным ему череп за это проломили. – Она задумчиво поглядела в окно. – Продукты они кое-какие мне из Москвы привозят. Сама-то я не могу вырваться. Вот колбасу эту. Правда, вкусная? Обещали торт привезти. Ты заезжай, Жень.
– Хорошо, заеду как-нибудь. Ну ты иди, иди, а то Сергей Сергеевич надрывается... Можно я хоть посмотрю на него?
– Смешной ты. Ну иди, посмотри.
Завалкин вошел в маленькую комнатушку. Ребенок лежал в самодельной кроватке у стены и плакал, но как только увидел дядю, плакать перестал.
– Вырос, – сказал Завалкин. – На тебя похож стал... Ты это... ты прости меня.
– За что?
– Что я тогда это...
– Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила? Что счастлива, да? Что молюсь на тебя за то, что посадил человека?
– Не я.
– Ты. Вы все! Слова вам не скажи... Пальцем не тронь... Хозяева!
– Зачем так, Лиза?
– А затем! Уходи. Слышишь? Убирайся, видеть не могу! Ненавижу я вас всех! Тебя ненавижу! Всю жизнь ты мне переломал!
– Я?
– Ну кто, ну кто тебя просил? Убирайся, сволочь. А то я... я тебе глаза выцарапаю, паскуда ты мордастая! Я тебе... – она выругалась матом, схватила бронзовый подсвечник, размахнулась – Завалкин выскочил на двор.