ЗАВАЛКИН

Младший лейтенант госавтоинспекции Завалкин уже минут двадцать голосовал, но машины или вовсе не останавливались, или были полны пассажиров, или шли не туда. Шумели, поскрипывали тяжко под северным ветром сосны. Гудели провода, гудел, надуваясь парусом, огромный кумач со словами «Народ и партия едины!» Колючий мелкий снег то затихал, то, вскинувшись вдруг, налетал с собачьим остервенением со всех сторон, прихватывал за брючины, полы шинели, сек лицо и руки.
Пронеслась на большой, под сто тридцать, как на глаз определил лейтенант, скорости черная «Волга», чуть не обкатив Завалкина маслянистой, с осколками льда жижей. В кабине «Волги» кроме шофера никого не было.
«Сам виноват, – думал Завалкин. – Дурак. Не надо было жезл на посту оставлять. Тормознул бы сейчас эту «Волжанку» и... В следующий раз умнее будешь. И сапоги надевать – не прыгал бы на ветру, как стрекозел».
После дежурства – с четырьмя серьезными авариями, проверками начальства и задержанием с погоней – гудело под темечком, в глаза словно насыпали песка с солью, которой посыпают трассы в гололед. Но Завалкин знал, что выспаться не удастся – двоюродный брат вернулся и вчера наверняка закупил в городе ханки или набрал у кого-нибудь из деревенских самогона. «Насколько его в этот раз хватит? – думал Завалкин, вспоминая, как отмечал брат прошлое освобождение три с половиной года назад, – неделю беспробудно пил, орал, а потом, когда кончился ночью самогон, с другом детства Леней Гудком сломали замок, залезли в магазин – там их и взяли поутру, крепко похмелившихся... – Может, поумнел хоть на этот-то раз Колян? Вряд ли. Сколько ребят там побывало – никто не поумнел. Наоборот, совсем дурными возвращаются. Или больными – как Гудок, не вылезавший там из карцера».
Зашипели тормоза, захлюпали по лужам здоровенные покрышки – фура съехала на обочину и, тяжело пыхтя, остановилась.
– Далеко? – подбежав, спросил Завалкин.
– Далеко, начальник. Отсюда не видать. Все прямо и прямо. Залазь.
Счистив щепкой грязь с ботинок, Завалкин сел в кабину.
– Давно стоишь? – усмехнулся водитель, скуластый кудрявый парень лет двадцати шести.
– Да не, не больно, – ответил Завалкин.
– Я, если честно, тоже вашему брату не всегда останавливаю – если не на посту и без мотоцикла, без рации, даже без жезла. И без сапог, – водитель осклабился белозубо. – Отвернусь с понтом, природой любуюсь. Навара, один хрен, от вас никакого, правильно я говорю? А место занято, больше уж никого не подцепишь. Да и потом – мало ли... Слыхал про банду? Человек семь угрохали – черепушки всем за милую душу раскалывали ломиками. Только так. В ментов... ну, в общем, в вашу форму переодевались, стопорили машины на трассе и... Правда, давно уже было. Тебя как звать-то?
– Завалкин. Евгений.
– Сергей, – сказал водитель. – Самаринов. Держи краба. Я вроде на этом отрезке всех знаю. Ты что, недавно?
– Как дембельнулся, с тех пор и работаю.
– Стоишь или на машине?
– В Кручеже, у въезда.
– У нас на базе один из Кручежа. И телка у меня оттуда была. Давно, правда, после армии. Светка Мухаметджанова – не знаешь случаем? Ничего была, глазищи – во! Как спидометр. Фамилия-то у нее, наверно, другая теперь, замуж вышла. Веселая была телка. Чего только не выдумывала! Я у нее первый был, вот она и... Любила, короче. Меня вообще, знаешь, любят телки. А служил ты где, начальник?
– В Забайкалье.
– А я в Карелии. Красота! Летним утром выбегаешь из казармы на физзарядку – когда «зеленкой» еще, естественно, был или «черпаком», – только-только солнце встает... Красота! Я люблю природу. Рыбку люблю половить, ружье есть – «тулка»... Башка разламывается. Пить не хочешь? Ладно, я тоже потерплю. Если бы не комарье, то самое лучшее в Карелии время – начало лета. Речушки там такие прозрачные, студеные...
«Не тормознул бы я ее – черную «Волгу», – думал Завалкин. – Если бы и жезл на посту не оставил. Тогда с охоты из заказника возвращались, гонки на трассе устроили. Знаю, что пьяные, знаю, что оленуха или лось, кабан у них, хотя на копытных давно запрещена охота... Знаю – а когда проносились мимо, уткнулся у себя в будке в бумаги, словно нет мне никакого до них дела, словно оформляю что-то очень важное. Ведь скажи слово – с дерьмом смешают. Ни хрена бы я ее не тормознул».
Уронив голову на грудь, Завалкин открыл глаза, но тут же его снова сморило в пропахшем бензином и перегаром тепле. Устроившись поудобней, привалившись плечом к двери, он стал засыпать, слушая Сергея, рассказывающего о красотах карельской природы, о службе, о самоволках.
– ...А я ей и говорю...
– Кому? – спросил Завалкин через минуту, как ему показалось, а на самом деле через полчаса. Густой крупный влажный снег лепил в окна, «дворники» еле справлялись. Чернели избы под дранкой и мокрым шифером и заборы, поломанные, накренившиеся. Торчали унылые «журавли».
– Лизке... Ты что, спал, начальник?
– Нет.