| Светлячки в ночном море |
|
|
|
| 03.11.2009 | ||||||
Страница 2 из 4 В тот вечер мальчику все-таки удалось обмануть себя, убедить в том, что это просто игра для взрослых, хотя, конечно, и не верил он, что может быть такая игра. А на следующее утро родителей нельзя было узнать, так улыбались они знакомым в холле и в столовой, официантам улыбались, шутили и смеялись над пустяком – мама выпачкала новое платье, что прежде вызвало бы лишь раздражение, укоры, и говорили о погоде, о цвете моря, о загаре, музыке – мальчику хотелось рвануть скатерть на себя, чтобы все полетело, заорать на всю столовую: прекратите сейчас же, вы с ума сошли, хоть обо мне подумайте, ну что я вам плохого сделал! – но он сидел и ел омлет, глядя в тарелку. После завтрака он надел шорты, взял удочку и до обеда ловил с пирса бычков. Попадались и ставридинки, правда, не чета тем, которых он ловил позавчера с лодки в полукилометре от берега. Он пришел рано утром на причал, но не успел размотать свою удочку, как сверху на лебедке с грохотом и лязгом спасатель дядя Эдем спустил лодку. «Дядя, можно с вами?» – набравшись храбрости, попросил мальчик. «Со мной?» – «Туда, в море. Вы же рыбу едете ловить?» – «А мама твоя где?» – «Они еще спят, и папа, и мама». – «Ругать не будут?» «Они меня уже не ругают», – сказал мальчик. «Ну прыгай. Это же здорово, если не ругают?» – «Здорово». Берег был еще в тени, но стоило отплыть от причала метров на пятьдесят, как лодка оказалась на солнце, и вода под бортом стала изумрудной, а горизонт по-прежнему был скрыт жемчужной дымкой. «Хочешь погрести?» – спросил дядя Эдем. «Хочу», – ответил мальчик с замирающим сердцем, потому что не греб еще ни разу в жизни, и они поменялись местами. Дядя Эдем сел на корму, взял спиннинг, забросил, стал отпускать леску, придерживая катушку большим пальцем, глядя на небо и как бы не замечая, что лодка кружится на месте, и мальчик постепенно справился, выровнял лодку, а чуть позже и весла перестали проскальзывать с брызгами по поверхности воды и все реже зарывались в глубине. «Странные люди, да? – сказал дядя Эдем, думая о своем. – Считают, если отдыхать они приехали, то и... все, короче, можно. Левей бери, туда вон, чтобы на углу встать между косой и вон тем кипарисом, видишь? Вот ты скажи: сильный у меня акцент? Ты все понимаешь, что я говорю?» – «Все понимаю. У вас почти нет никакого акцента». – «У меня иногда есть акцент, иногда нет, а есть, когда завожусь, но она говорит, что я говорю... Да ну их! – махнул рукой дядя Эдем. – Давай рыбу ловить». Они бросили якорь, дядя Эдем наладил для мальчика удочку, стали ловить. Минут десять не клевало, хотели уже сменить место, уйти подальше в море, но пошел косяк, потом другой, только успевай снимать с крючков больших и поменьше, сверкающих на солнце рыб и забрасывать снова, крутить катушку, дяде Эдему попался катран, черноморская акула, почти настоящая, с зубами вовнутрь, но сошла, тяжело бухнувшись боком о борт лодки и обрызгав мальчика, а потом и мальчику попался катран, поменьше, и он вытащил его. В то утро они поймали девяносто две ставриды, несколько кефалей и коптили их для какой-то компании отдыхающих в коптильне, которая была на причале у дяди Эдема. Там, в комнатке у спасателей, чего только не было – и водные лыжи, и два лодочных мотора, и подводное ружье, и настоящий акваланг, с которым дядя Эдем обещал мальчику дать поплавать на следующее лето. А на следующее лето, думал мальчик, расколупывая панцирь мидии и вытаскивая оттуда склизкую мякоть, чтобы наживить на крючок, мы, наверно, не приедем к морю. Может быть, вообще никогда уже не приедем. «Любишь море? – спросил позавчера дядя Эдем. – Для меня ничего нет лучше моря. Не могу без него. Два-три дня – уже не могу, тоска берет. Родился я вон там, – он обернулся и показал на лиловые, с размытыми в мареве очертаниями горы. – И родители, и сестры мои наверху живут, и брат младший с семьей. А я без шума волн спать не могу. И без запаха моря. Не понимаю, как это люди живут всю жизнь в степи или в городе? Я поехал той осенью в Киев к другу, вместе в армии служили, Днепр там, но что такое Днепр в сравнении? Любишь море?» Мальчик молча глядел на плавающие неподалеку от лодки огрызки, пластмассовую банку, резиновые напальчники. «Грязь, – сказал дядя Эдем. – Народищу... Но что сделаешь? Едут сюда, едут со всего Союза. И иностранцы. Отдыхают. Думают, море все вынесет. С каждым годом все больше...» Отдыхают, повторил про себя мальчик, вспоминая разговор с дядей Эдемом. Он обернулся и увидел на пляже под зонтом маму, она была в полосатом халате и разговаривала с полным мужчиной, дочерна загорелым, волосатым, и она смеялась. Смеялась. Мальчик поискал глазами папу и увидел его в стороне, ближе к дикому пляжу, папа тоже был не один. Не один. Мальчик отвернулся, и грустно ему стало, и вспомнилось, как ждал он моря, мечтал о море, когда был еще таким маленьким, что почти ничего из той поры не помнит, только эти мечты. Осенью, в первое же воскресенье после того как папа с мамой вернулись с юга и привезли мальчику ракушки и камни, среди которых было два куриных бога – с дырочками посередине, поехали за грибами, бродили весь день, и так хорошо было вечером возвращаться в переполненной, шумной, пропахшей грибами и дымом осенних костров электричке, слушая мамины рассказы о том, как легко в море плавать, лежать на спине, море само держит, как нырял папа с пирса и все смотрели на него, считали до восьмидесяти, до ста, а папа все не выныривал, и потом, когда голова его появлялась где-нибудь очень далеко от берега, за буями, кричали и хлопали ему; хорошо было слушать об этом, глядя в корзину на крепкие подберезовики и белые, с прилипшими к шляпкам листочками и сосновыми иголками и думая о своих камнях, лежащих дома в коробке, о ракушках, о том, как будут вместе чистить грибы на кухне и мечтать, как поедут к морю, потом мама с папой сядут к телевизору, а мальчика отправят спать, он возьмет с собой в постель самую большую красивую раковину, накроется с головой и будет слушать море, шумящее в раковине, и засыпать с чувством, что бесконечная жизнь состоит из одних только радостей, таких, как грибы, косые солнечные лучи сквозь золотые листья, куриные боги, которые приносят счастье, веселые, дружные мама с папой, море, огромное, далекое, шумящее у самого уха, и он погружается в него все глубже и глубже, и казалось, что всю жизнь он прожил и родился в море вместе с мидиями, рыбами, медузами, он понимал морской язык, а человеческий забыл или вообще не знал, тот, на котором врут, он плавал между скалами, густыми водорослями, находил обломки затонувших кораблей, старинное оружие, монеты, амфоры, алмазы, золото, но ничего ему не надо было, потому что море все ему принадлежало – как человеку-амфибии, как капитану Немо. Вечером дядя Эдем жарил на листе железа мидий, мальчик ему помогал. Вокруг костра сидели нарядные, в белом, пахнущие духами женщины и веселые мужчины, рассказывали анекдоты, перебивая друг друга, пели под гитару, целовались, пили, ели. «Где твои? – спросил дядя Эдем. – Они же моих фирменных мидий, наверно, на пробовали, а? Дуй за ними, а то эти троглодиты все схавают». – «Я сейчас, я быстро!» Продравшись сквозь тростник, мальчик выскочил на дорожку, упал, ободрал колено, но не заметил этого, ткнулся кому-то в живот головой – «Взбесился!» – перепрыгнул через клумбу, взлетел по лестнице на седьмой этаж – родителей не было. Не было их и внизу у телевизора, и в баре, и в беседке... Маму он нашел на пляже. Она сидела на лежаке, рядом сидел мужчина, жирный, с волосатыми ушами, и он обнимал маму за плечи и что-то говорил, а она смеялась, и они пили вино из горлышка, передавая друг другу бутылку. «Мам...» – «Это ты, сыночка? Как ты напугал нас! Познакомься, это дядя...» – «Мам, пойдем, там мидии, там папа...» – «Какие мидии, сынок? Где папа?» – «Ну пойдем, ну мам! – Он схватил ее за руку обеими руками и потянул, но она не вставала, она улыбалась. – Мама, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, пойдем к папе!» – «Ты скажи папе, чтоб он сам сюда пришел, ладно?» – «Ладно, только ты не уходи, сейчас я приведу его, не уходи, ты обещаешь мне?» – «Ну обещаю, обещаю». |
||||||
| Последнее обновление ( 15.11.2009 ) | ||||||
| < Пред. | След. > |
|---|