...Мечтаю крылья не сломать,
Боюсь разбить хрусталь железом,
Мечтаю ближним все отдать,
Мечтаю нищим стать и Крезом.

Мечтаю быть я осужденным,
Раздавленным, распятым,
Расстрелянным, стократ сожженным!..
Моя Голгофа будет свята.
Мечтаю черту все отдать
И сжечь его во мне!
Мечтаю по огню скакать
На бешеном коне!

...Соломы свежей стог обнять,
Напиться родниковой стужи,
Мечтаю иволге внимать
И босиком по теплым лужам...

Максим первым заметил, как зажглось табло: «Пристегнуть ремни. Не курить». В салоне было еще тихо. Стюардесса медленно шла из среднего отсека в хвост самолета. Если она посмотрит мне в глаза... – загадал Максим. Он слышал шуршание капроновых чулок и запах ее духов. Напрягся весь – пульсировало в кончике уха и где-то в мизинце, лежащем на подлокотнике. Он чувствовал каждую частицу своего тела. Своего бессмертного, дембельского тела. Если она посмотрит...
Сколько же может быть собрано, спрессовано в одном движении, во взгляде женщины!.. Максим был уверен, что ради одного только взгляда снова очутился бы на перевале под свинцовой пургой. Вспомнил, как с Грачиком Едигаряном и Сашей Митиным они восстанавливали телефонную связь между КП и танковой ротой заблудились, и Грачик подвернул ногу; вспомнил, что видел он там, на перевале, закрывая глаза, что чувствовал, когда под утро Саша Митин отыскал дорогу к контрольно-пропускному пункту лагеря...
Подкосись тогда ноги, Максим полз бы на руках, обмякли бы руки – зубами цеплялся бы за камни и полз, полз вперед... Что тянуло его, что заставляло из своего промерзшего, изголодавшегося, измочаленного тела выжимать последние йоты сил?
Что?
Что направляло, создавало случай, благодаря которому появился на свет и мотылек, и Лев Толстой, и Будда? Не мог ведь он быть слепым – какая-то насмешка, издевательство... Нет.
А как быть со сводом буддийских правил – двести пятьдесят три запрета на земные страсти, чтобы избежать страданий?
Максим смотрел на приближающуюся стюардессу и готов был понять что-то важное, самое главное в жизни... Женщина. Один ее взгляд способен родить «Я помню чудное мгновенье», способен перевернуть землю, Вселенную... Женщина. В одном ее взгляде – все: и самое страшное, и самое доброе, нежное, самое... святое. Женщиной – не этой стюардессой, конечно, но Женщиной начинается где-то очень далеко, где был холодный майский ветер, шум влажных от дождя листочков сирени, – и которой живет бессмертная его мечта.

Мечтаю быть...

На Москве лежала слякотная ноябрьская ночь. Зеленые огоньки такси дребезжали в черных лужах, прихваченных кое-где ледком.
– Ну что, командир, поехали? – подмигнул таксист, высокий узкоплечий парень в кожаной кепочке.
– Поехали.
– В отпуск? – спросил он Максима, когда «Волга» выехала на шоссе и с ревом набирала скорость на третьей передаче.
– На дембель.
– А-а... Служил-то где?
– В Армении.
– Я на дембель общим эшелоном возвращался. Трое суток пилили. Самолетом – кайф. Не успеешь курицу доесть – уже Москва.
– Да... – отвернулся Максим. – Не успеешь.
Машина свернула на Комсомольский проспект. Церквушка, в которой когда-то отлучали Льва Толстого, на фоне черного неба казалась ненастоящей. По правой стороне проспекта Максим увидел несколько новых домов. Метро...
– Слушай, – спросил Максим, протягивая таксисту пятерку возле подъезда своего дома. – Ты случайно не в курсе, сколько может стоить ужин в самолете?
– Не знаю, – пожал таксист плечами. – А зачем тебе?
– Ну... так просто, интересно.
– Рубля полтора, может... Все равно они в стоимость билета входит, какая разница? Бывай, командир, счастливо водчонки покушать!
Дома никого не было. Максим сидел, завернувшись в шинель, на холодном подоконнике в подъезде. Ухал лифт, сотрясая шахту, за окном тускло светили фонари. Максим думал о курице, которую не съел.