Она танцевала так же, как на студенческих сейшнах и в дискотеках, все смотрели на ее взлетающие волосы, расклешенные рукава свитера, седые джинсы, заправленные в сапоги с модными шпорами... Ирина почти окончила балетную школу, Максим гордился тем, как она танцует... там, в Москве, но здесь это его все больше раздражало, или музыка была... не такой. «Мы вам честно сказать хотим, на девчонок мы больше не гля-дим...» Особенно хорошо «Крайсам» удавался хит Пола Маккартни «Миссис Вандебилт», – они дважды его исполнили, но так ни одного слова и не удалось разобрать.
Прикрыв глаза, Панюра извивался, как огромный уж, притопывал ногой, повторяя пять, семь, десять раз примитивную басовую проигровку. Бакенбардист, как назвала чернявого ударника Ирина, колотил что было мочи по барабанам и тарелкам, одна тарелка сорвалась и, прокатившись по сцене, упала в зал. Джон Леннон натужно, сипло дышал в микрофон что-то невнятное и фальшивое, то и дело путая аккорды.
Глядя на старшеклассников и старшеклассниц в ушитых польских джинсах, в давно вышедших из моды кримпленовых мини-юбочках, Максим вспоминал, как далеким холодным летом они с Левой, Колей, Женей Завалкиным, Толиком Коноваловым и Витькой Маркиным впервые поднялись на танцплощадку турбазы. До этого они смотрели на танцы, не слезая с велосипедов или забравшись на решетчатую ограду площадки. В тот год, старательно отутюжив брюки, до неимоверного блеска начистив туфли, они стояли плечом к плечу со взрослыми парнями, курили, сплевывали сквозь зубы, разглядывали местных и отдыхающих.
Володя Банников, высокий горбоносый парень с Дачной улицы, работавший после демобилизации инструктором при Калининском клубе ДОСААФ, пригласил Ирину на медленный танец. Максим отошел за колонну и прислонился к стенду. Ему хотелось еще что-нибудь вспомнить из того лета... Перед танцами они иногда выпивали для храбрости – по полбутылки «гнилушки» на брата. Стесняясь своих прыщей, с похожими друг на друга каменными лицами и напряженными плечами, они стояли и глядели исподлобья. На «белый танец» каждый старался незаметно выдвинуться чуть-чуть, на полкорпуса вперед. Максима тем летом пригласили один раз, и он почти пригласил, но его опередили, и пришлось пройти мимо с таким видом, будто бы и не думал он вовсе никого приглашать.
А королем площадки был Мишка Устинов. На своей двухцилиндровой «Яве» он вырывался из черноты леса, слепил всех дальним светом, рубил на полном газу по тормозам, чтобы «Яву» швырнуло на девяносто градусов влево и брызги влажного песка бухнулись о борт танцплощадки; еще раз до отказа газовал и мягко так, с ленцой глушил мотор; вразвалочку он поднимался по ступеням на своих крепких кривых ногах, на локте у него болтались два шлема, красный и желтый, – кто уедет с ним сегодня?
И следующий танец Ирина танцевала с Володей Банниковым. Касаясь губами волос, он что-то шептал ей на ухо, она улыбалась, поглядывая на Максима. Максим подумал, что не справился бы с этим десантником, хотя в детстве запросто швырял его через бедро. Постояв еще минуты две у стенда, он пригласил худенькую девятиклассницу в коротенькой оранжевой кофточке с синими пуговичками. Она покраснела, споткнулась, покраснела еще больше; он рассказал один из абстрактных анекдотов, ходивших по факультету, – анекдота девчушка не поняла, старательно танцуя, она отжималась от Максима острыми локотками и упорно смотрела себе под ноги.
Бас-гитара Панюры затихла, включили свет. Но до того, как ряды вдоль стен сомкнулись, Максим увидел в дальнем углу зала знакомое женское лицо; показалось, что это сестра из медсанбата, она обычно по утрам ставила градусник и запомнилась в теплом полусне; потом он решил, что видел лицо это в гостинице в Хиве; или где-то в электричке, в метро?.. Лицо знакомое, но изменившееся...
– Высоцкий, «Нинку» помнишь, а?! Ты на шестиструнной играл? Мы устроим щас...
– Нет, на семи. И не звучит Высоцкий под электрогитару. Владимир Семеныч уже пробовал. Акустическую бы достать, обыкновенную.
– У меня ленинградская дома, – сказал Коля Кранов.
– Мужики, есть предложение, – сказал Максим, неожиданно возбудившись. – Разбегаемся, и через полчаса все у меня. Кто сколько может, закуси не надо. Заметали?

Сидели на стульях, табуретках, на диванчике, матрасе, набитом соломой, – четырнадцать человек; и бутылок на столе и под столом было столько же, водка, «гнилушка», «Жигулевское». Максим-таки настроил старую гитару с растрескавшимся корпусом и заржавевшими колками. Самую большую щель в корпусе залепили пластырем.
Сегодня я с большой охот-тою распоряжусь своей суббот-тою...
– Ну, с праздником?
– Завтра еще гулять, чего бояться-то?
– Так, значит, за удачу?
– За нее, родимую!
– Погнали наши городских!
Пили из стаканов, кружек и фарфоровых чашек, – Ирина сполоснула их в холодной воде из умывальника, но все равно на дно лучше было не смотреть; закусывали репчатым луком, килькой, вареной картошкой и черным хлебом.
«Словно бритва, рассвет полоснул по глазам.
Отворились курки, как волшебный Сезам.
Появились стрелки...»
С полчаса Максим еще подстраивал гитару, подтягивал, ослаблял струны; и она зазвучала правильно, четко, – или, может быть, выпитое тому причиной. Накурили так, что слезились глаза и першило в горле, лица сидевших у стены, слабее освещенной, расплывались в сизо-зеленом дыму. К печи невозможно было прикоснуться, «...всего лишь час до самых важных дел, кому до ордена, но большинству... сыт я по горло, сыт я по глотку, даже от песен стал уставать, лечь бы на дно... очкастый частный собственник, в зеленых, красных, белых «Жигулях»...»
– Стою вчера на посту у развилки. Едет один с московским номером – на «шестерке» со стереосистемой, с шикарной такой телкой в дубленке... Стопарю. «Знак видели?» – «Видел». – «Просечка». – «Да что ты, шеф, не договоримся?» – «Я вам не «ты», а во-вторых, не договоримся. Виноваты вы не передо мной, а перед ПДД. Счастливого пути!» И засадил ему дыру за милую душу. Купить хотел, нашел дешевку! А на той неделе торможу народного артиста... «Знак видели?..» И наплевать, что у него с двух нулей номер начинается.
– А «Чайку» имеешь право тормознуть?
– Вот это нет... И дипломатов тоже. А остальных – имею полное. Едет тут профессор из Ленинграда... «Знак видели?..»
«...по камням, по луж-жам, по р-росе, бег мой назван
иноходью, значит, по-другому-у, то есть не как все...
иду с дружком, гляжу: стоят, они стояли молча в р-ряд,
они стояли молча в ряд, их было восемь...»
– «Як – истребитель», помнишь, Высоцкий? А «Десять тысяч и всего один забег»? А помнишь, Ваня Лось из Редкина тебя один на один вызывал? Они на танцы приезжали со шлангами, залитыми свинцом, с цепями, суки, и кастетами, а у нас только колы... Однажды, правда, Петька Чугунок с «тулкой» вышел. Лет пять назад под лед провалился, весной километров за тридцать отсюдова вытащили...
Максим вдруг вспомнил: женщина, которую он видел в клубе, – старшая сестра Толи Коновалова, кажется, Лиза... да, Лиза, редкое имя; такого же, как у Толи, были оттенка удивительно густые волосы, веснушки и зимой и осенью, большие светлые глаза... Но как изменилась...
Тем доармейским летом, когда они вышли на танцплощадку, ей было семнадцать – восемнадцать. Высокая и чуть долговязая, в отца, она была великолепно сложена: красивой посадки голову на точеной шее как бы приподнимал и оттягивал назад модный тогда начес; тонкий, гордый и надменный профиль напоминал кого-то из героинь, нечто вымышленное; руки были крупными по-деревенски, но скульптурной формы и – белой ночью – чуть ли не прозрачны... Женские руки для Максима с детства были не просто ладонями и пальцами, сжимающими нож за прилавком, или в парикмахерской машинку для стрижки волос, или ручку тяжелой сумки с продуктами в метро; Максим вспомнил, как в четвертом классе смотрел на руки первой своей учительницы Зои Ивановны...