Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Из книги "Частички бытия" Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
03.11.2009
Оглавление
Из книги "Частички бытия"
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13

   Зато были чиновники, которые шли и шли. И несть им было числа, разных рангов и ведомств. Такое складывалось ощущение, что и отпевают в храме чиновника одного из высших разрядов.
   Ко мне, стоявшему перед папертью, на которой толпились чиновники, подошёл старичок, одетый бедно и как-то странно, будто с конца 60-х не переодевавшийся, с тремя гвоздичками в обтянутой морщинистой кожей трясущейся руке.
 - Извините, а можно туда, в храм?
 - Можно.
 - А всех пускают с ним проститься? – усомнился он, с опаской поглядывая на возвышающуюся, доминирующую над окружающим пространством чёрную толпу чиновников.
 - Да вроде всех, кроме журналистов, - неуверенно отвечал я.
 - И то смотрю: они все там, за воротами, - сказал старик. – Или и после смерти его боятся? Встанет из гроба, скажет что-нибудь не так…
 - Издалека, отец?
 - Издалека. Николай Мефодьевич я, - добавил старик, выжидательно, с какой-то будто надеждой зацепившись за мой ответный взгляд. – Николай Мефодьевич, - повторил.
 - Очень приятно, - пожал плечами я. – Вы проходите.
   И он, помешкав, будто не дождавшись того, на что надеялся, прошёл, опираясь на палочку.
   Появился со свитой и охраной мэр Лужков, как всегда энергичным нацеленным колобком, подтянутый, не без помощи новейших достижений пластической хирургии и косметологии, наверняка, но на вид не то что семьдесят с лишним, шестидесяти не дашь. Я подошёл. Спросил о Солженицыне. То и дело звонили вокруг мобильные телефоны, окружали московские чиновники, подобострастно ловя каждый звук, исходящий от шефа.
 - Мы с ним встречались раз семь в последние годы. Он делился своими мыслями, размышлениями. Говорил о той проблемности, в которой находится наша страна. И прислушаться, уже после смерти, нужно особым образом. Потому что тревога, которую он высказал уже буквально накануне своей кончины, я считаю обоснованной. Я считаю обоснованной. Это упоение богатством, денежным, финансовой стабилизацией, оно кого-то успокоило, а на самом деле должно встревожить. Потому что страна по-настоящему ещё в экономическом плане не развивается. Нет инфраструктурных проектов. Нет проектов и решений, работы, движения в развитие реального сектора экономики…
 - Это Александр Исаевич вам говорил?
 - Да, когда последний раз встречались… А на нефти и газе, особенно в переменных условиях, да ещё при отсутствии хорошего потенциала собственного сельскохозяйственного производства мы перспективы иметь большой не будем. И он прав. Это человек, к которому нужно прислушиваться, может быть, даже в большей степени после его ухода из жизни, чем… э-э… хотя и тогда нужно было это делать.
 - А что мешало это делать? – спросил я.
 - Всё, привет! – с доброжелательной улыбкой на круглом, накачанный футбольный мяч напоминающем лице отмахнулся легендарный мэр Москвы и устремился в храм, свита едва за ним поспевала.
 - Он прав, Лужков, - заметила интеллигентного вида пожилая женщина, по виду преподавательница истории или литературы, стоявшая неподалёку и слышавшая разговор. – Вот этим «чем… э-э…» Не прислушивались. Так и не стал он в своём отечестве пророком. Вчера его интервью последнее показывали. «Написал я статью «Как нам обустроить Россию?» - говорил Александр Исаевич с горечью. – И что? Да ничего…»
 - Вернули в 90-х на родину, - поддержала другая женщина, врач-анестезиолог, как сама мне сказала, - хороший надел земли выделили в престижной лесопарковой зоне Москвы. Всё, что написал и писал, издавали, переиздавали. На телевидение выпускали, правда, редко, считанные разы. В прессе отвели роль выживающего из ума старца. Потому что не знали до конца, чего от него ждать – в период первоначального накопления капитала и приватизации всея Руси. И были правы: не принял он из рук расстрелявшего свой парламент, подписавшего приговор своему народу президента Ельцина орден Андрея Первозванного…
   В очередной толпе чиновников, движущейся от ворот к храму, я узнал давнего знакомого, однокашника, занимающего теперь пост в администрации президента. Вышел наперерез, ему ничего не оставалось делать, как пожать мне в ответ руку.
 - Здорово, старик, и ты здесь, - сказал, оглядываясь, оценивая обстановку и отводя глаза -  обкатанный годами перемен, с благородной сединой в висках, но весь на нерве и от этого потеющий, с влажными мягкими ладонями: как бы чего не вышло. – Всё в порядке?
 - В полном! И ты здесь?..
   Он был комсоргом курса и одному из наших однокурсников отказался подписать характеристику для выезда на стажировку за рубеж по той причине, что ещё до поступления, на рабфаке, того однокурсника застукали в общаге со вторым томом солженицынского «Архипелага ГУЛАГ».
 - Конечно, здесь все наши – протокол, старик!
 - Что?! – ухватил я его, ускользающего, всей душой и сердцем стремящегося в храм, за рукав чёрного пиджака. – Ты хочешь сказать, и Солженицын уже - протокол?
 - С эпохой прощаемся, старик, последний из могикан ушёл, как ты не понимаешь!
   Он вырвался, профессионально сделав вид, что ко мне никакого отношения никогда не имел и иметь не мог. Вдруг на территории монастыря всё зашевелилось, заходили, забегали туда-сюда, переговариваясь по мобильным, спутниковым телефонам, по рациям крепкие опрятные розовощёкие наодеколоненные молодые мужчины: подъезжал или откуда-то подъехал президент, может быть, уже ввели через другие ворота. И вообще кого бы то ни было пропускать перестали.
   Закончилось отпевание, тело с воинскими почестями было предано земле. Умчался с мигалками и сиренами президентский кортеж с кавалькадой «Мерседесов», «БМВ», «Ауди», джипов, микроавтобусов. За ним следом множество других кортежей, покороче, поскромнее – согласно табелю о рангах. Вышла вдова, Наталья, сыновья нездешней внешности, с трёхмесячным рыженьким внуком. Журналистов зачем-то пустили, когда все уже разошлись: лишь взирала из-под сени чудотворная Донская икона Божией Матери.
   В конце дня в машине я услышал по радио, что высшим руководством страны решено учредить стипендии Солженицына, назвать в Москве и других городах России улицы именем Солженицына…
   Вечером я вновь оказался в районе Шаболовки и свернул к Донскому монастырю. Он был уже закрыт. Отъезжая, заметил на лавочке в сквере маленькую фигурку того старика, что давеча обращался ко мне, Николая Мефодьевича. Остановил машину, вышел, присел рядом.
 - Накатишь пять капель? – осведомился он, будто ждал меня или кого-то.
 - Я вообще-то за рулём, - отвечал я, принимая из его руки, усыпанной старческой гречкой, четвертинку самой дешёвой водки. – Ну, пусть земля Александру Исаевичу будет пухом! Удалось проститься?
 - Цветы положил. На стол, где все. Хотел проститься как по-христиански, как принято. Да где там.
 - Президент был.
 - Видел… При жизни не могли, так после смерти…
 - Что?
 - Присвоили. Захапали. Загнали. Он ведь против был.
 - Против чего, Николай Мефодьевич?
 - Против всех. Один. А теперь загнали. Глядь, всё распределили – вчера премьер, сегодня президент… А я – Колька. Фельдшер из ракового корпуса.
 - Того самого?!
 - Того. Я младше на девять лет, а он меня уважал, прислушивался. Я ему так и сказал: будешь жить. Я и сейчас там недалече живу. Да что обо мне? Его загнали. Как речку. Знаешь, речки горные у него на родине, на Северном Кавказе – бурные, непокорные. Как он сам был. И вот загнали. В трубу, под землю. «Течёт вода Кубань-реки, куда хотят большевики!» - плакат такой висит недалеко от того места, где он родился, - бывший фельдшер беззубо-жутковато усмехнулся. Эх, Саня!..
   В сгущающихся сумерках заморосил не по-августовски холодный дождь. Приглушённо звонил колокол.
 - Его Бог берёг, - глотнув водки, упрятав взметнувшийся кадык в привычные морщины, обмётанные белой щетиной, и занюхав замызганным, будто из СССР, спичечным коробком, просипел старик. – Всю жизнь вёл за руку. А что теперь?..
   Где-то вдалеке, в районе площади Гагарина завывали сирены, нёсся по каким-то неотложным государственным делам очередной кортеж.
   Я смотрел на старика, и казалось, что наконец-то приближаюсь к пониманию того, кто и что для России был Александр Солженицын. Которого больше нет. И никогда не будет. Другие будут, а Солженицына не будет. Ужели теперь всё позволено?
   Звонил колокол.

                                                  «ЧТО ЕМУ ГЕКУБА?..»
   Двадцать седьмого декабря 2007 года сообщили, что в Пакистане убита Беназир Пхутто, которая на предстоящих выборах наверняка бы была избрана премьер-министром. И мне отчего-то стало грустно, хотя видел я её только по телевизору. Как-то чуточку радостнее было жить от сознания того, что где-то на земле живёт и борется такая красивая женщина-политик. «Мои пакистанцы – как дети», - говорила она, прожившая большую часть жизни в эмиграции – в Лондоне, Париже, Нью-Йорке… Её, наследственную миллиардершу, то и дело обвиняли в коррупции и во всех смертных грехах. О ней мне рассказывали видевшие её вживую – ветеран афганской войны, которого она проездом, в очередной раз в начале 1980-х возвращаясь из изгнания на родину, на афганско-пакистанской границе выкупила из душманского плена, и журналист-международник, бравший у неё интервью: «Рослая, уверенная в себе, дико красивая, всё время поправляла перед телекамерами спадающий с пышной шевелюры платок, чтобы показать, что несмотря на Лондон, Париж, Нью-Йорк и миллиарды долларов на счетах, она своя, правоверная мусульманка…» Ну стала бы она опять премьером или президентом Пакистана – что с того? Но горько сделалось на душе, когда в новостях сообщили о её убийстве. И я подумал: вот что значит красота женщины. Гекуба, наверное, тоже была чрезвычайно красива.

                                                       НА МОНМАРТРЕ
   Представляете ли вы себе Монмартр ранним июльским утром? Мы с женой сидели в маленьком открытом кафе и, поглядывая на белоснежный собор Сакре-кёр пили свежевыжатый апельсиновый сок, кофе с горячими сливками, ели тёплые хрустящие круассаны с таящим во рту свежайшим сливочным маслом… И вдруг прямо из-под нашего столика вылезает спавший там клошар, весь вываленный в чём-то и зловонный. Из кармана у него торчит бутылка. Наклонившись, зачерпывая руками прогоняемые по краям мостовых, в желобках, смываемые водой нечистоты с использованными ночью презервативами, окурками и прочая и прочая, пофыркивая, клошар умывается и, обернувшись к нам, говорит: «А вы знаете, к примеру, что здесь, вот в этом самом доме жила Далида?» Встав из-за стола, мы намереваемся выйти из кафе так, чтобы его не задеть. «А вы знаете, что она мне говорила?!» Он стоит в проходе, выйти из кафе, миновав его, нельзя.


Последнее обновление ( 14.11.2009 )
 
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков