ТЕЛЕПОРТАЦИЯ
   Зашёл в Центральный Дом литераторов на Большой Никитской, бывшей улице Герцена, с которым связаны вехи жизни – детство, отрочество, юность, студенчество, вступление в Союз писателей, муки раннего среднего возраста в преддверье гибели империи, разгул, развод с первой женой, встреча со второй, стал заполнять карточку для вступления в новообразованный Клуб писателей, между прочим беседуя с Жанной Аполлоновной, проработавшей в Бюро обслуживания ЦДЛ много десятилетий, и в графе «адрес» указал, бессознательно, но безошибочно, даже с потовым индексом, с корпусом, домашний адрес, по которому не проживаю уже лет двадцать, после которого сменил с полдюжины  адресов… Быть может, тот адрес и был настоящим, единственным?

                                                          ПРИЗНАНИЕ
   Того эффекта, на который я втайне надеялся, выпуская том I своих сочинений, книга, мягко говоря, не вызвала. Однокашники, приятели, знакомые, соседи - за редким исключением - молчат, будто от зависти или по другим каким причинам – мол, шрифт мелкий, читать тяжело, слишком толстая (1000 страниц),  и т.д. и т.п. Даже родственники оставили почти без внимания. Вопрошал: читали? Да, конечно… И неопределённое какое-то мычание в ответ. Задавался вопросом: может, в принципе сейчас таких книг не читают?.. Я не Маяковский, стреляться, конечно, не стану (как он после своего вернисажа, на который  никто не пришёл). Но… Ладно. В конце концов, писать надо лучше, как справедливо подметил Василий Белов - один из наших литературных классиков конца XX века. Зато пользуется книга популярностью, совсем неожиданно, в Тверской тюрьме, где оставил её как-то случайно мой сосед по даче Омар Гветадзе, некогда сам в этой тюрьме сидевший. Оттуда, из застенков, просят ещё, ещё, ибо камер много, заключённые всё прибывают и на книгу в очередь записываются. Не это ли, в сущности, и есть маленькое, но истинное признание?

                                                   ПЯТОЕ МАРТА (2008 года)
   День смерти Сталина… Именины Тимофея… Мороз и солнце… И кому какое дело до того, что вы с соседом-полуидиотом Славой Капитановым закапываете у забора Тима, Тимку, Тимофея, ирландского сеттера, прожившего на этом свете четырнадцать лет?..

                                               ЧТО-НИБУДЬ О РОССИИ
   Был у нас в «писательском» доме на Ломоносовском проспекте поэт Владимир Соколов, известный, некоторые критики его называли «живым классиком». Он славился своей любовной лирикой. Женщины на его выступлениях плакали. И была у него жена-болгарка по имени Буба. Намного моложе. Возможно, он взял её, тогда ещё девочку, на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в 1957 году в Москве. У неё были огромные бархатные коричневые глаза. И очень красивые руки. А его знаковые строки были: «Что-нибудь о России?.. Всё у меня о России! Даже когда о тебе». Мы были соседями по «писательскому» дому – Ломоносовский проспект, 15, у кинотеатра «Прогресс». Поэт изменял ей направо и налево, иногда даже при ней, оставляя у себя «поработать над рифмой» на ночь юных поэтесс. Буба серчала, горестно курила на кухнях у соседок. Стала выпивать. А он выступал с поэтами-эстрадниками Евтушенко, Вознесенским, Рождественским на площади Маяковского, в Политехническом музее, в Лужниках: «Всё у меня о России!..» А она была болгаркой. Из южных славян. Из степей… Однажды он напился и надрывно, срываясь на крик, читал дома своё эпохальноё: «Что-нибудь о России?!.» Под утро уехал. «К бабе», - сказала Буба, зайдя к моей маме. Дело было Первого мая, в День международной солидарности трудящихся, когда проходила демонстрация на Красной площади, все ликовали. Пришла она почему-то в шубе (чтобы мягче было?), попросилась посидеть покурить в соседней комнате, а жили мы на шестом этаже. Встала на подоконник в полный рост, постояла, как свидетельствовали потом очевидцы, и вышла в окно.

                                                ЧЕРТОВСКИЙ ПАРЕНЬ
 «Чертовский парень! – воскликнул Адольф Гитлер, утвердив план «Барбаросса» и получив информацию о том, что Сталин запретил активную подготовку к неизбежному уже нападению Германии. – Сталин незаменим!.. Когда я завоюю Россию, то оставлю его  правителем, под моим, конечно, контролем, ибо никто не умеет лучше обращаться с русским народом!»
 
                                                           В ПЕСОЧНИЦЕ
   Неужели всё предначертано загодя? И от нас, по большому счёту, ничего или весьма  мало что зависит? Такие мысли приходят в голову, когда наблюдаешь за детьми, играющими в песочнице. Вот этот явно политик, вожак. Та жеманница. Это клоун. Это будущий олигарх. Это блудница. А вот тот раб – кем бы он ни стал в этой жизни…

                                                 РОВЕСНИКИ-РОВЕСНИЦЫ…
    На одной лестничной площадке с нами проживал детский писатель-фронтовик Иосиф Дик, лишившийся на войне рук, одного глаза, части щеки, весь обожжённый в танке, вблизи просто ужасный, но чрезвычайно энергичный и весёлый. Родители его были румынскими евреями-коммунистами, эмигрировавшими при Сталине в СССР. Дик писал весёлые детские рассказы, стихи и песни, в том числе сочинил культовую, как сказали бы теперь: «Ровесники, ровесницы, мальчишки и девчонки». Водительские права он получил по величайшему блату через министра внутренних дел. Своей автомашиной «Волга» лихо управлял посредством специально сделанного для него руля с отверстиями, в которые мог вставлять культи, и рычагами с петлями, и почти ежедневно его останавливали гаишники за превышение скорости и проезд на красный свет светофора.
 - Привёл бы соседу девочку хорошенькую, а? – подмигнув, шепнул мне Дик, встретив в лифте с однокурсницей, которая в ужасе отшатнулась от калеки. – Ты не смотри, там-то у меня всё в порядке.
   От одной лишь мысли об этом взяла оторопь. Но каково же было моё изумление, когда Дик неожиданно женился на симпатичной русоволосой медсестре, которая была на сорок с лишним лет его моложе и почти на голову выше. И я подумал, когда она мгновенно забеременела от танкиста: «не стареют душой ветераны!» А через много лет, уже в новой России, как принято было её называть, я подумал: что ж это за страна у нас была, которую мы потеряли, что за социальный строй, при котором двадцатилетняя красивая девчонка могла выйти за небогатого семидесятилетнего калеку только за то, по сути, что в детстве она слушала по радио его звонкую песню «Ровесники, ровесницы» и ещё за то, что он не сдавался? Вот загадка истории.                                                    

                                                  ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ
   Сидел в «Пирамиде» на Пушкинской площади, пил пиво. Рядом за двумя сдвинутыми столиками -  молодёжная компания: хрустели чипсами, ели сашими, тартар, фаланги краба в кисло-сладком соусе, пили свежевыжатые соки, колу, громко смеялись, разговаривали:
 - …Жесть!.. Я говорю: да что вы мне мозги выносите?.. А обставлено по правилам фэн-шуй… Мой ex-boyfriend приходил, работает в финансах в BONY,  весь в таком прикиде, вау! – туфли «Ferragamo», запонки от «Paul Smith», на костюмчике от Canali», рубашечке от «Pal Zileri»… Да ты не грузись, не  парься, все хотят фана!.. Всё какое-то фрикативное там, я забил на это… Не могу больше базарить на все эти старпёрские темы, ну полный отстой!.. А кто ему экстази в клубе продал, его же так штырило - жесть!.. Постоянные зависания… Я фанатею… Полный бесперспективняк… Да просто он хотел полазить по кислотным вечеринкам, врубиться в модные фишки… Круто!.. Жесть!... А это так, для стёба… Он гонит, будто мулик баксов обещали… Заморочки не нужны, не напряжная, на одних отходниках… Вот грёбаный вопрос, да цены неподъёмные, ну просто ебануццо!… лажовое местечко, разве что дознуться бутиратами… И это всё, что можно в удалённом доступе, горбатого-то не лепи!.. Я ему предъявы кинул… Возрастные кексы, лохи… Объедос…Шеф наш – неврубный старпёр, не в тему всё и лоховат, но говорят, что чуть ли не ярд баксов на счету в Швейцарии, жесть!.. Вы, метросексуалы, не грузите меня вашим негативом, иногда такой дипер накатывает… Он мне высушил весь мозг, вот планку и подвинуло… Всё, отжигать пора, ты набери меня… Ну, тупорылые… А он мне эсэмэски шлёт, что можно прогонять левые телеги… Попсово… весь этот трэш… Ширяться…Доставай набитый свой лопатник, лузер!.. Мутные они… Зависли мы в этом мандёжнике, что зря время-то палить?.. Жопло, в реале!..  
   Возросшему на книгах Пушкина, Тургенева, Бунина, Булгакова, Трифонова, песнях Высоцкого, мне казалось, что я не в России, в другой стране. Да так оно и было. И есть. Сплошная жесть. Но, с другой стороны, поклонникам поэтов Тредиаковского, Ломоносова, Державина, возможно, русский язык после Пушкина резал слух не менее; и любители песен Петра Лещенко, Леонида Утёсова, Александра Вертинского, должно быть, морщились, когда слышали первые хрипло-сиплые магнитофонные записи Владимира Высоцкого, не говоря уж про более поздних Гребенщикова, Цоя, Шевчука, разговоры молодёжи на улицах… А русский язык – великий и могучий – и это снесёт.   
 
                                            КЛАДБИЩЕ АЛЬПИНИСТОВ
   Чуть выше Донбая в Карачаево-Черкесии есть кладбище альпинистов. На дереве прибита табличка со строками из песни Владимира Высоцкого: «Нет алых роз и траурных лент, и не похож на монумент, тот камень, что покой тебе подарил…» Роз и лент действительно нет – кладбище запущенное, неухоженное. Я бродил между заросшими могилами и думал о том, что камни эти могильные – памятники не столько людям, сколько идеям романтики и свободы 60-х, 70-х, 80-х годов XX века, свободы в совсем  не свободной государстве, свободы, искомой здесь, в горах. С трудом разбирая почти смытые снегами и дождями надписи: «Погиб при спасении…», «Погиб во время спасательных работ…», «Погиб, спасая экспедицию московских альпинистов…», ещё я думал о том, что никто не сложил песен об этих простых кавказских ребятах, которые спасали, нередко ценой собственной жизни, неумело ползущую в горы и повисавшую, проваливавшуюся московскую, питерскую, киевскую интеллигенцию. И вдруг я увидел портрет парня, с которым был знаком в конце 70-х, когда приезжал сюда на студенческие каникулы. Черкес, кажется, по национальности, а может быть, кабардинец (в ту пору этому значения не придавалось, все были советскими), ровесник нам, студентам, но уже профессиональный спасатель, он лучше всех в застолье играл на гитаре, пел песни того же Высоцкого, Визбора, свои, отличавшиеся простотой и чрезвычайной точностью слов и чувств, легко и свободно говорил с альпинистами из Швеции и Норвегии на английском, рисовал шаржи, рассказывал анекдоты так, что все лежали от хохота, и ушёл с девушкой, с которой мы все мечтали уйти… Он погиб той же весной, на спуске, спасая экспедицию учёных из Москвы (которых, как я потом узнал, спас, всю связку, большинство из них давно эмигрировали, живут и зарабатывают за рубежом). И, понимая, что на то они и спасатели,  я всё-таки подумал, неужели неизбежно, неотвратимо это: и на войне, и во время катаклизмов, и вот здесь, в горах всегда погибают лучшие?..