СОЮЗМУЛЬТФИЛЬМ АБСУРДА
   Я должен был передать режиссеру-мультипликатору Норштейну посылку из Швеции. В морозный солнечный день приехал на Арбат, отыскал «Союзмультфильм», располагавшийся в здании бывшей церкви Николы на Песках (?)… Вошел. Долго бродил по закуткам и закоулкам. Норштейна отыскал за облезлыми, обклеенными плакатами фанерными перегородками. Рыжебородый, простуженный, кашляющий, чихающий, в растянутом свитере и длинном шарфе, он сидел за бывшими Царскими вратами в полумраке, курил, пил черный дымящийся чай и рисовал один из  своих гениальных светло-грустных мультиков, по которым мы до сих  пор испытываем ностальгию. Передал посылку. «А ты знаешь, - сказала мне старуха, когда вышел на солнечный свет, резанувший по глазам, - что здесь в начале 20-х священника на куски порубали?..» Я не знал. Но догадывался.
   А вспомнил я, как привез мультипликатору посылку, когда двадцать лет спустя стоял в этой церкви на отпевании народного артиста СССР, лауреата Ленинской и Государственных премий, Героя Социалистического Труда М.А. Ульянова.

                                                     В СОРТИРЕ
   Нигде так пронзительно не ощущаешь быстротечность бытия, что не давало покоя художникам и поэтам всех времён и народов, как в дачном сортире. Заходишь, садишься, с ностальгией ощущая, как поддувает сквозь щели ветерок, берёшь из кипы пожелтевшую газету или журнал (кто не свозил на дачу средства массовой информации?), открываешь и читаешь про похороны Сталина, про полёт в космос Гагарина, про снятие Хрущёва, про строительство БАМа, про Олимпиаду-80, про похороны Брежнева, Черненко, Андропова, про перестройку Горбачёва, про путч в августе 1991-го и гибель великой Советской империи, про расстрел Ельциным Парламента в октябре 93-го, про дефолт в августе 98-го, про взрывы домов в Москве и приход к власти Путина, про гибель атомной подводной лодки «Курск», про пожар на Останкинской башне, про войну в Чечне, про авиационную атаку башен-близнецов в Нью-Йорке, про невиданное в истории цунами в Индийском океане, унёсшем десятки тысяч жизней, и т.д. и т.п. - и думаешь: а ведь всё это не просто так, всё это когда-нибудь кем-нибудь непременно будет употреблено в дело и полетит в зловеще и зловонно зияющее внизу очко.

                                                    КРАТКИЙ КУРС
   Владимир Брынцалов, один из первых наших миллионеров, в своё время водочный, фармацевтический воротила – человек весьма занятный. У меня есть о нём очерк, литературный портрет. Но один эпизод из многолетнего общения с Владимиром Алексеевичем хотелось бы выделить особо. Как-то раз мы приехали к нему на фармацевтический завод «Феррейн» на Варшавку с нашим знакомым банкиром из Швейцарии Жан-Мари Делюэрмозом - вице-президентом одного из крупнейших банков в мире «Credit Swiss». В огромном кабинете у Брынцалова под картиной Айвазовского за чашкой кофе разговаривали о возможных условиях долгосрочного кредитования, залогах недвижимости, процентных ставках, политической и экономической ситуации в мире и т.п. Жан-Мари, в прошлом журналист, наслышанный в начале лихих 90-х о Брынцалове (его имя тогда гремело), попросил магната охарактеризовать новейшую историю России. «Так что же всё-таки произошло, по вашему мнению?» - «По моему? – хмуро уточнил Брынцалов. – Читайте «Краткий курс истории партии» Сталина, - пошутил. – В своё время его все у нас изучали». – «Да, Иосифа Сталина я читал, - неожиданно ответил швейцарец, окончивший два университета. – Но хотелось бы узнать ваш взгляд на революцию 1917 года, советскую историю». – «Да какой там взгляд… - отмахнулся Бранцалов. И добавил (прошу прощения у читателей, но здесь дословная цитата необходима): - Расхуячили всё к ебеней матери, да и пиздец!» Больше швейцарский банкир вопросов не имел.

                                                  ДВОРНЯГИ В МЕТРО
   Ехал однажды поздно вечером, уже после час-пика в метро и вдруг на станции «Шаболовская» в вагон зашла пегая кудлатая дворняга. Села в уголке, посидела и деловито вместе с немногочисленными пассажирами вышла на «Профсоюзной». После этого я стал обращать внимание на собак в метро. Оказалось, они путешествуют по Москве по одним лишь им известным маршрутам, заходя и выходя из вагонов, когда заблагорассудится. Чёрного Шарика (явно в роду без водолаза не обошлось) я часто встречаю на красной ветке, он, как правило, заходит и садится на «Чистых прудах», выходит чаще на «Парке культуры». Пегую Жучку с отгрызенным ухом вижу на кольцевой, где иногда её подкармливают бомжи и безногие и безрукие «участники войн в Афганистане и Чечне», которых провозят по составам на креслах-каталках с просьбой милостыни. Притом дворняги не зависимы, самостоятельны – однажды хромой поджарый Тузик увлёкся брошенным ему кем-то из пассажиров куском докторской колбасы, но, в последний момент услышав объявление станции, вскочил, оставив колбасу, и прошмыгнул-таки между закрывающимися дверьми. Потом я понял, что он торопился на свидание: прижавшись друг к дружке, посапывая, они с изящной тёмно-рыжей сучкой, в которой было что-то от ирландского сеттера, спали у выхода из метрополитена – подземного перехода станции «Новые Черёмушки». Так и разъезжают по своим делам на метро московские дворняги.

                                НОСТАЛЬГИЯ. К ВОПРОСУ О ДЕМОКРАТИИ
   Мне вновь отказали в бельгийской визе. Хотя бывал в Бельгии и почти во всех странах Европы десятки раз. Отказали без какой бы то ни было видимой причины и объяснений, те самые бельгийцы, столь рьяно ратующие за демократию. (На самом-то деле причина была известна: подсуетились имеющие связи в посольстве конкуренты, зарабатывающие на консалтинге, а по-русски говоря, сводничестве российских бизнесменов с бельгийскими и убоявшихся, что наше недавно учреждённое Российское отделение Европейского Клуба охотников Ордена святого Юбера откусит у них часть пирога, хотя мы об этом даже не помышляли.) И с ностальгией я вспомнил, как мне отказывал в советские времена (за антисоветчину по пьянке и амурные похождения со студентками из капстран) КГБ через выездной отдел ЦК КПСС или Спорткомитет СССР. «Ваш выезд в Колумбию (Испанию, Индию, Мексику), Сергей Алексеевич, - вежливо, можно сказать даже уважительно отвечали мне по телефону, - сочли нецелесообразным и несвоевременным. Да и чего вам там делать, в этой Колумбии? У нас такая большая страна». «И правда, - думал я, кладя трубку. – Чего мне там делать?» И иногда, приняв после очередного отказа полбанки на грудь, как тогда мы выражались, вставал и запевал в патриотическом запале: «Ши-ро-ка стра-на моя род-ная, много в ней ле-сов по-лей и рек, я другой такой стра-ны не знаю, где так воль-но ды-шит че-ло-век!..» (Хотя, конечно, чуть ли не с рождения мечтал о путешествиях – о Колумбии, Испании, Индии, Мексике и прочая и прочая.) А теперь, после отказа бельгийцев, лишь какая-то склизкая пакость на душе. И вовсе (клянусь!) в их сраную Бельгию не хочется.     

                                                     РОМАНТИКА
   На картошке. Полагая, что я  уснул, напившись мутного деревенского самогона, подруги с нашего курса обсуждали в спальне пионерлагеря общежитские дела:
 - …И тогда мы с Тео решили пожениться. Ты не думай, не из-за того, что он там у себя какой-то принц или вождь племени! Ты же знаешь, я в своём Ноябрьске всю жизнь мечтала о романтике, о путешествиях, а как, если без мужа-иностранца? Да и понравился он мне, честно – огонь, первый раз до слёз прямо! Но сразу сказал, что жить будем, как прежде, по своим комнатам, потому что ему учиться, много знать надо - как наследнику престола, а приходить ко мне он станет по ночам. Сказал, чтобы я не запирала дверь и всегда спала без всего, голая, в темноте, потому что у него глаза болят от занятий и чтобы он страсть свою на меня сразу всю обрушивал, не расплёскивая. Я согласилась. Даже романтично! Ну, пришёл раз, два, перед утром уходил… Не было неделю, работы Ленина и Маркса в читалке конспектировал, потом пришёл в том же коронном цветастом свитере, джинсах, но исхудавший, бедненький, одни кости, лобок весь мне отшиб… Потом опять на несколько дней пропал, пришёл уже располневший и по-русски ни бум-бум, я решила, что притворяется, смеялась… Вообще-то с ним никогда не было скучно, он каждый раз разный – то мачо настоящий, которому только одно от бабы нужно и поскорей, то – сама нежность, такое с моим телом вытворял, я просто зверела, в истекающую желанием суку превращалась!..  Потом будто бы даже ростом стал повыше, в плечах пошире, помускулистее и это самое побольше сантиметра на три и гораздо толще, я решила, что порнухи насмотрелся, ну меня вертеть туда-сюда, кусался – у меня аж искры из глаз, вопила как резаная, поэтажка прибежала! На Новый год уснула я под утро,  и…  вроде бы их даже двое было… но потом я поняла, в глазах двоилось от «северного сияния», которое мне наши парни наливали, водку с шампанским, а он, конечно, один, но дико темпераментный, столько в нём всего!.. Потом, после каникул, поменьше вроде стал, вялый и  какой-то вонючий… Потом пришёл, с лица как бы сбледнувший и менее кудрявый, пел всю ночь какие-то революционные песни, по табуретке стучал, как по там-таму, вместо того, чтобы…
 - А ты уверена, мать, что это один и тот же был негр? Что он своих друзей к тебе не засылал – в своём коронном свитере, за деньги?
 - Ты с ума сошла?!
 - Мало ли – они ведь для нас на одно лицо. У знакомой девчонки с химфака такое было – с вьетнамцами. А сейчас твой Теодор где?
 - Не знаю. Кажется, у них там военный переворот какой-то, он уехал. Но мне ни с кем так не было, как с ним. Не сравнится с нашими мужиками. Я его буду ждать.