На цыпочках Максим прошел через двор и, придерживая рукой крючок, чтобы он не звякнул в утренней кромешной тишине, закрыл за собой калитку. Кусты, деревья, ажурная черепичная ограда – все будто плавало в огромном теплом аквариуме.
Тихо подкатила «Волга» и остановилась внизу. Максим шагнул за дерево. Напевая «В парке Чаир», размахивая чайной розой, по лестнице медленно поднималась Вика. Она была в обтягивающем черном платье с высоким разрезом сбоку. На голове ее была шляпа, в которой она сидела за столиком ялтинского кафе, когда посмотрела ему в глаза.
Он понял, что мечтал всю жизнь только о ней; мечтал, чтобы на безлюдном пляже где-нибудь между скалами она, в этом платье и в этой шляпе, увидела его, загорающего без плавок. Сердце строчило в затылке и готово было вылететь из горла; он подбежит, схватит, сорвет лифчик, вопьется в груди, которые тысячи раз видел в облаках, в горах, в сугробах... Они упругие, прохладные, соленые от моря. Под платьем лишь трусики, которые она помогает ему стянуть, опершись одной рукой на его мускулистое плечо, а другой придерживая грудь, чтобы жаркие губы не теряли набухший сосок: «Мой милый нежный мальчик…»
Или он снова спит – контролер сейчас растолкает и высадит в Джанкое?
Она прошла, калитка звякнула, открылась и закрылась на террасу дверь – Максим все твердил про себя: был однажды старик из Халдеи, худ, как щепка, и даже худее... был один старикашка в Ред-Дире, меньше – мамы на свет не родили... был один старичок в Колорадо...
Вдоль парапета были раскиданы ящики, обглоданные куриные кости, огрызки, картонные стаканчики… Он бросил на камни рубашку, джинсы, плавки и медленно пошел в воду. Зайдя по пояс, поднял руки, замер – и, набрав воздуху, нырнул.
Сначала вода казалась холодной, но тело привыкло, сердце быстрей и быстрей гнало кровь, плечи, мышцы рук и ног с восторгом преодолевали сопротивление. Максим все плыл, плыл, огибая сонных медуз, воздух в легких все не кончался; он хотел даже испугаться, что превратился в человека-амфибию; зеленая прозрачная вода, лиловые медузы, косяки каких-то маленьких, оранжевых в полоску рыбок... Когда Максим вынырнул, его ослепила солнечная лава, разлитая по морю до самого горизонта.
– Хлопец! – окликнула тощая пятидесятилетняя старуха с фингалом, собиравшая бутылки, и подошла, разглядывая его. – Гарный хлопец, все на месте. Да не прикрывайся, мужиков, что ль, я не видела? Пошли?
– Куда?
– На кудыкину гору воровать помидоры, – беззубо осклабился накрашенный рот. – Рубль есть – дам. – Она протянула ему яблоко.
– Что дадите?
– Впендюрить тете Еве, дурачок! Вон там моя терраска. А еще рубль – открою государственную тайну. Как Лаврентий Палыч у себя на даче нас с подружкой драл. Небось, интересно?
– Берия? Не врете?
– Вот тебе крест. Чего я врать-то буду? Ну, пошли, мудя вон от холода совсем скукожилась.
– Пошли, – сказал Максим, надкусывая яблоко.
– А я тебя видела, – сообщила старуха, когда вышли с пляжа. – С девчонкой ходил, а на ведьму заглядывался.
– На какую еще ведьму?
– На обыкновенную. С зелеными глазищами. Разве что без метлы. Эх, хлопчики! Жаль мне вас всех, таких мальчишек. Только тетя Ева и пожалеет.