НЕПЕРСПЕКТИВНЫЙ

                                                                  I

Вечерами во дворе нашего дома, похожего на гигантскую подкову с четырьмя углами, вкусно пахло жареной картошкой, дымом от сжигаемой на костре старой мебели и листьев. До темноты, по пять – семь часов мы гоняли мяч, или чеканили, или спорили. С площадки в центре двора поднималась теплая седая пыль, из всех шести арок доносилось беспорядочное шарканье ног по асфальту, крики «Пеналь! Пас! Телок!»
На доске объявлений, где раньше клеймили злостных неплательщиков за квартиру и публиковали свои мемуары пенсионеры, теперь висела таблица футбольного чемпионата СССР. У нее собирались мужики и парни постарше, спорили о футболе еще яростней нас: «Слабо твоим мясникам! Конюшню разгонять давно пора! С «Крылышками» в полуфинале он на трибуну засадил! Выиграют, как же, следи за рукой!»
Мой отец у таблицы не спорил, но на футбол тоже ходил. Помню, как впервые он взял меня с собой. Мы медленно двигались по заплеванной, усыпанной окурками дорожке от касс к Большой спортивной арене, по бокам звякали удилами милицейские лошади; мы тыкались в спины и ноги, сзади напирали, и в конце концов втолкнули нас в бескрайнюю гулкую чашу, до краев наполненную словно какой-то волшебной фосфоресцирующей жидкостью, светом миллиона прожекторов; в ней плавал, медленно покачиваясь, изумрудно-зеленый ковер с белыми полосами... Выбежали судьи в черных майках и длинных трусах, за ними футболисты. Свист, аплодисменты, топот... Самый высокий, в белой форме с буквой «Т» на груди, с приспущенными на бутсы гетрами, не суетился после свистка, не прыгал. На трибунах кричали (не зло, его любили), чтобы он проснулся, а то замерзнет, что давно пора «на мыло», но он спокойно ждал в центральном круге. И минуты за три до конца тайма ему попадает мяч – остановить Стрельца невозможно; он делает рывок, обманывает одного, уходит влево, обыгрывает второго, обводит в штрафной третьего, размахивается и – вместо пушечного удара, которого ждал, замерев, стадион, на глазах у лежащего вратаря, защитников и ста пяти тысяч зрителей тихонько закатывает мяч в сетку пяточкой. Стадион чуть не треснул, как грецкий орех, чуть не разнесло его на мелкие кусочки от восторженного взрыва! Гол потом признали лучшим в сезоне, а Эдуард Стрельцов – кумир, бог, я ходил его походкой и жалел, что у меня нет лысины.
У всех были любимые команды и кумиры, всегда та или иная команда выигрывала, да и после ничьих во дворе у нас шумел, звенел разбитыми стеклами футбольный праздник. Сережа Гусаров, отрабатывая «сухой лист» Лобановского, крученый угловой, вдребезги расколотил окно у самого главного общественника – Ганушкина. Ганушкин и привел в домоуправление Дуганова, игрока дублирующего состава команды мастеров, чтобы он навел порядок во дворе и вывел нас на первое место в районе по «кожаному мячу».
Совсем небольшого роста (как Галимзян Хусаинов из «Спартака», думали мы), рыжий, засунув руки в карманы клешей, прислонившись спиной к дереву, он стоял и смотрел, как мы играем. И весь следующий день, воскресенье, мы играли, а он смотрел на нас, мечтающих попасть в сборную двора. Из сорока человек Дуганов отобрал лишь двенадцать.
Дуганов говорил негромким сиплым голосом, подвывая гласными на концах слов. Он говорил о футболе. По домам мы расходились в темноте, еле волоча гудящие ноги, счастливые, в пыльном поту; мы чувствовали себя посвященными и причащенными к большому футболу.

                                                                                 II

Остальным в футбол на площадке играть запретили. Нужно было идти на школьный двор или на пустырь, засыпанный колотым кирпичом, битыми бутылками, поросший ржавыми лопухами и полынью.
Дуганов составил расписание тренировок и прикрепил его на доску объявлений: с четырех до семи, а затем произвольно – пять раз в неделю. С мячом мы не работали долго. Расставив мощные кривые ноги, Дуганов стоял в центре площадки и свистком давал команды. Мы бегали и прыгали по кругу, приседали на обеих ногах и на одной, бегали наперегонки с партнером на спине, отжимались, поднимали звенья тракторных гусениц, которые притащили со стройки; на нас смотрел весь остальной двор.
Через две недели на площадке застучали ниппельные мячи, которые нам купило домоуправление (раньше мы играли детскими резиновыми или со шнуровкой за четыре десять). Футболки, трусы, гетры тоже были куплены и лежали на складе; к бутсам, настоящим футбольным бутсам, о которых никто из нас и не мечтал, оставалось привинтить шипы. Мы упорно выгоняли, как говорил Дуганов, из себя дворовый футбол: развивали чувство мяча, отрабатывали финты мастеров.
После тренировок выставлялись оценки по пятибалльной системе, как в школе. Но скоро уже мы готовы были променять четверку с минусом Дуганова на вместе взятые пятерки по алгебре, физике, химии.
Как-то вечером во время разбора к площадке подошел незнакомый мужичок. Ростом с пятиклассника, сухой, кадыкастый, совершенно пьяный. Он встал у сетки и начал крутить головой, поднял ногу, чтобы шагнуть вперед, но быстро побежал назад и с треском рухнул в кусты. Поднялся, матерясь густым басом, снова подошел к площадке и уставился на Дуганова.
– Я тебе двадцать копеек должен, мужик? – тихо спросил тренер, приподняв рыжую бровь.
– Н-н-на... – зарычал мужичок, судорожно передергиваясь всем телом.
– Что? – неслышно переспросил Дуганов.
– Н-н-на-а!!!
Переваливаясь с ноги на ногу, тренер медленно подошел к мужичку. Тот качался, как маятник, но не падал.
– Ну-ка дергай отсюда, – сказал Дуганов; во рту у него еще тянулась сиплая «а», когда он без размаха, коротко и очень сильно ударил мужичка ногой в пах.
Мужичок издал какой-то собачий звук и глухо повалился лицом вниз на асфальт.

                                                                                     III

Он был всего года на три-четыре старше, но мы ловили каждое его слово, каждый жест. Крепкая, обкатанная на футбольных полях фигура, массивный, под скобку стриженный затылок, взгляд прозрачных глаз действовали гипнотически. Между всем прочим, показывая грамотный удар «шведкой» или прессинг по полю, Дуганов зло высмеивал наших кумиров, кроме Пеле, которого он считал «умным игроком». И мы смеялись над «кулачным боем» одного, «балетом» другого, «тараканьими бегами» третьего. Отец Сережи Гусарова был офицером и с трех лет водил сына на все матчи ЦСКА. Когда Дуганов назвал армейского защитника старым мерином, Гусар отвернулся и обиженно что-то пробормотал. Дуганов взял его за подбородок.
– Ты не согласен?
Сережа молчал, глядя в сторону.
– Ты не согласе-ен? – бледнея, повторил Дуганов.