Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Освобождение Елены Майоровой Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
20.06.2011
Оглавление
Освобождение Елены Майоровой
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8


                                                             3
   Отчего-то я близко к сердцу принял её частушку: уж не исповедальная ли, не про себя ли она столь откровенно и хлёстко? С неё станется… И, сдавая зачёты и экзамены, в промежутках резвясь с «упакованными», как тогда говорили, подругами с журфака, филфака, иняза, МГИМо, нередко задумывался над тем, что же всё-таки за жизнь была у Елены Майоровой на Сахалине и здесь, в Москве, в каком-то трубообмоточном ПТУ. Можно себе вообразить!.. Стал наводить справки. И через её однокурсников выяснил, что она действительно была отличницей, комсоргом, и даже ПТУ, в которое пошла лишь для того, чтобы остаться в Москве и на будущий год вновь поступать в театральный, закончила с красным дипломом. А по поводу морально-нравственного облика «Ленка ваще кремень - и это в нашей-то общаге, когда вокруг каждую ночь такое!..»
 - Мы все Олега Палыча безмерно уважаем, хотя, конечно, есть и другие режиссёры, - важно говорил мне слегка забуревший от первого «плотного контакта» с кинематографом Вася Мищенко, снимавшийся тогда в Вышнем Волочке в «Спасателе» и запанибратски трогательно называвший режиссёра картины Серёжей Соловьевым. (Кстати сказать, за месяц до описываемых событий нас познакомил с Василием священник церкви Рождества Богородицы в Городне на Волге отец Алексей Злобин, показывая новую отменную икону Богородицы, и Вася потом в трапезной поведал, что у него есть «совершенно иконописная однокурсница по имени Елена Майорова».) – Но Лена – как-то особенно. Боготворит почти. Думается, это её отчасти и сдерживает, а то бы - только держись, понести может, как кобылица необъезженная в нашей ростовской степи! Да и то сказать: он её открыл в буквальном смысле слова, когда и на второй год не принимали в театральные. А она ведь ещё должна была отрабатывать после ПТУ по специальности или платить немыслимые отступные. Табаков пошёл и внёс за неё в кассу Министерства профтехобразования своих аж 112 целковых!
 - Выкупил, как крепостную актрису?
 - В ней актрисы никто, кроме него, не разглядел поначалу.
   Много лет спустя Олег Табаков вспомнит, как, набирая себе курс в ГИТИСе,  впервые прослушивал Елену:
 - Она читала не особенно по мысли, а больше по настроению, по чувству. Очень не актёрские интонации, странные мысли о жизни навевающие. И как бывает у талантливых людей, она очень заинтересованно наблюдала за проявлением чужого дара. Этим она сразу для меня выделилась…
   Кстати сказать, Елена ликовала, хлопала в свои большие, «такелажные» ладони и искренне, что само по себе редкость среди актёрской братии, радовалась успехам однокашников, первыми на их курсе пробившихся на большой экран – Игоря Нефёдова и Ларисы Кузнецовой, сыгравших у Никиты Михалкова в «Пяти вечерах», того же Василия Мищенко… Не знаю, была ли вообще ей свойственная зависть. Впрочем, без этого чувства самая профессия актёра немыслима.
   Иногда, встретившись после спектакля, репетиции или экзамена (как правило, почему-то у памятников – Грибоедову, Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Крылову, Марксу, Энгельсу, Ленину, Калинину), мы не брали бутылку, не шли в кафе, а просто бродили по Москве, по бульварам. Или по переулкам Арбата. Или могли прошагать довольно быстрым для романтической прогулки шагом (у  неё были ноги манекенщицы и мужские по ширине шаги) несколько километров по набережным Москвы-реки. Притом необязательно было о чём-то говорить, как с другими, можно было подолгу молчать. (Вспоминается, как Василий Шукшин, почти её земляк, прошёл со съёмочной площадки по лесу несколько километров с актёром, с которым тогда снимался, молча, не произнеся ни слова, а потом сказал, что они «крепко сдружились, пока шли». Так же наполнено можно было подолгу молчать с другим её почти  земляком - Михаилом Ульяновым. Для сибиряков, алтайцев, дальневосточников слово произнесенное имеет гораздо большее значение и вес, чем для жителей мегаполисов европейской части России.) С Еленой многие наши обычные студенческие, богемные разговоры, наш трёп и стёб порой казались ненастоящими – точно искусственные цветы. Сама Елена по этому поводу не высказывалась, напротив, всех слушала с искренним интересом, не наигранными, но живыми эмоциями и сиянием (похожим на то, что я видел в командировке за Полярным кругом) глаз реагируя и отзывчиво смеясь, пусть даже было не смешно, и подыгрывая, не играя, и переживая, и восторгаясь остроумием, эрудицией, обилием знакомств, блеском столичным распахнуто.
 - Вы очаровательно п-провинциальны, Леночка, - модно заикаясь, сказал ей в компании молодой тогда, но уже известный и пафосный, не по-нашему, но по-оксфордски или по-манхеттэнски эрудированный критик-музыковед, близкий друг многих готовившихся к взлёту звёзд недалёкого будущего. – И вы слишком н-незащищены, нельзя так. Скушают, как яичницу с б-беконом.
 - Я похожа на яичницу с колбасой?
 - С б-беконом, - снисходительно поправил музыкальный критик.
   Заметивший, кстати, когда нестройно на несколько голосов затянули «Чёрный ворон» или «Ой, да не вечер», что Елена могла бы петь джаз не хуже Эллы Фицджеральд, хотя, конечно, по-своему, по-сахалински, а когда услышал «Бежал бродяга с Сахалина» - и вовсе утёр скупую мужскую слезу.
   Она расстроилась. Помню, шли в голубовато-сизой ночной мгле по Ордынке в сторону центра, она переживала:
 - Ну да, конечно, я из провинции, во всём это сказывается. Например, мне не нравится играть в нашем подвале.
 - Это почему? – спросил я. – Наоборот даже прикольно. В буквальном смысле слова – underground. Настрой становится особый, когда спускаешься туда к вам, как в некую преисподнюю.
 - Я о другом мечтала. С тех пор, как папа впервые взял меня в театр, у нас гастролировал то ли омский, то ли новосибирский. А может быть, даже Малый из Москвы. Не помню, я маленькая была. И потом, когда занималась в театральной студии нашего Дворца пионеров в Южно-Сахалинске.
 - О чём ты мечтала?
 - О театре с декорациями, занавесом, костюмами. С большим залом с амфитеатром и ложами, с хрустальной люстрой, постепенно гаснущей. С фойе, по которому в антрактах дефилируют нарядные мужчины и женщины, с буфетом, где продаются бутерброды с икрой, лимонад «Буратино», карамельки «Театральные»… О настоящем театре. Вообще мечтала о настоящем. А в Москве, не обижайся, не всё настоящее. Даже время как-то иначе идёт. Меня это поначалу удивляло. Когда в ПТУ училась, в воскресенье некуда было пойти, у меня никого здесь не было, я спускалась в метро и ехала до «Площади Ногина», например, или «Площади Свердлова» или «Площади Дзержинского» или до «Проспекта Маркса», делала пересадку и опять куда-то ехала или просто каталась по кольцевой, от Киевского вокзала к Курскому, Павелецкому, смотрела на людей, входящих и выходящих, кто как себя ведёт, что и как говорит, спрашивает…
 - Актёрский тренинг?
 - Это как-то подсознательно было. Меня другое занимало больше. Иногда между станциями проходило обычных три-четыре минуты, а иногда – гораздо больше, несколько часов, дней и даже, как мне казалось, лет. Ну, не более пяти минут ехать от одной до другой станции. А я вижу отца, маму, себя маленькой в театре и дома, подпрыгивающей в пижаме на скрипучей железной кровати и кричащей: «Я буду артисткой!», и друзей-одноклассников, в том числе и тех, которых уже нет на этом свете, кто спился, кто утонул, и рассветы, и закаты сахалинские, и волны выше крыши, и… да много всего! И это за несколько минут? Я очень любила метро, особенно пересадки, когда можно было вдруг изменить маршрут, поехать совсем в другую сторону, куда и не собиралась ещё мгновенье тому назад. А порой меня завораживало приближение к конечной станции. К тому моменту, когда объявят: «Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны». Под землёй совсем иначе идёт время. Бывает, что и вовсе останавливается. Даже как-то вспять движется. Я об этом никому не рассказывала. Чтобы не подумали, что сумасшедшая. А в театральном училище оказалось, что даже модно быть немного сумасшедшим или рубить под это. Как старшие товарищи по цеху - Смоктуновский, Кайдановский, Терехова, Неёлова… Знаешь, я всегда боялась, что если слишком раскроюсь, покажусь, сыграю самую себя, то меня погонят отовсюду. И пойду опять трубы обматывать.
 - «Только полторы минуты твоего времени или её времени… - процитировал я повесть «Преследователь» Хулио Кортасара, которым был немало увлечён, - о гениальном джазисте Чарли Паркере. – Или времени метро и моих часов, будь они прокляты. Тогда как же может быть, чтобы я думал четверть часа, а прошло всего полторы минуты?.. Ехать в метро – всё равно как сидеть в самих часах. Станции – это минуты, это наше время, обыкновенное время. Но я знаю, что есть и другое время, и я стараюсь понять, понять… Или как в музыке, когда время тоже идёт по-другому… Ты понимаешь, сколько всего могло произойти за полторы минуты… Тогда люди, не только я, а и ты, и она, и все парни могли бы жить сотни лет, если бы мы нашли такое «другое» время…
 - Это что? – изумлённо вопросила она, остановившись, упершись в меня своими серо-фиолетовыми, как московское небо (у неё часто радужницы были цвета неба) глазищами.
   Я ответил, что это проза аргентинского писателя Кортасара, живущего в Париже, и обещал дать ей почитать. Книги дома не оказалось, пришлось позаимствовать сборник рассказов «Другое небо» в библиотеке редакции «Литературной газеты» (сохранился и по сей день, вернуть его оказалось выше моих сил). Елена читала, старалась понять и понимала Кортасара – и его философски-метафорическую «Историю о кронопах и славах», и «Слюни дьявола», и «Южное шоссе», и «Остров в полдень», и особенно заглавный рассказ - «Другое небо», который, обладая уже тренированной актёрской памятью, выучила чуть ли не наизусть.
 - «Ces yeux ne t’appartiennent pas… ou les as tu pris? – повторяла она по-французски со своим вульгарно-трогательным акцентом. – Эти глаза не твои… где ты их взял?
   А мне всё хотелось ей самой задать этот сакраментальный вопрос, когда вдруг в толпе на людной улице или в метро, трамвае, идущем вдоль Чистых прудов, или в кинотеатре заглядывал я в её глаза. Она понимала Кортасара – но не так, как модная московская молодёжь, а через себя и свой жизненный опыт. Например, ранний короткий рассказ «Захваченный дом», в котором брата с сестрой выживают, как бы выдавливают из отчего дома некие таинственные силы.
 - У нас тоже был такой случай! – уверяла она. – Стоял дом на окраине, в нём жили люди, но потом дом был захвачен неизвестно кем.
 - Как это неизвестно? – сомневался я.
 - Захвачен – и всё, - отвечала она убеждённо. – И они туда уже не вернулись. Такое бывает.
   Она любила сложное, непривычное, непонятное или не сразу понятное, требующее работы ума, воображения. (Что также редкость для актёров – создатель Театра на Таганке Юрий Петрович Любимов однажды сказал автору этих строк, что актёр по определению должен быть глуповат, иначе на него смотреть скучно.) Елена не блистала эрудицией, да может быть, и умом в обычном, показушном смысле слова. Она всё воспринимала «на свой, необычный манер», как пел тогда Владимир Высоцкий. Будь то течение времени, книги, человеческая красота, погода, музыка, живопись, кинематограф… Неоднократно пересматривая, я всё-таки до сих пор не понял, почему она плакала в финале картины Андрея Тарковского «Сталкер». Мы с ней смотрели её в кинотеатре «Мир» на Цветном бульваре, «Сталкер» шёл там день или два в разгар лета, потом ленту сняли с проката. Уже минут через двадцать после начала зрители стали покидать зал. Час спустя выходили повально, матерясь сквозь зубы, сплёвывая и грохая сиденьями. Ближе к концу мы вообще остались почти вдвоём в огромном кинозале. Фильм кончился, зажёгся свет, зал опустел. А Елена всё сидела неподвижно, смотрела на пустой белый экран и плакала. Что уж она видела на том экране, как поняла «Сталкер», а может быть, Тарковского – не ведаю. Я тронул её за руку. Она повернулась и посмотрела на меня так, что захотелось напомнить ей, кто я, как меня зовут и что здесь, в этом зале, собственно, делаю.
   А ещё Елену в восторг приводила фраза джазиста, героя повести «Преследователь»: «Я это уже сыграл завтра». Она уверяла, что нередко чувствует то же самое: уже сыграла завтра.

Image



Последнее обновление ( 21.06.2011 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков