|
Страница 4 из 8 Мол, читал намедни в газете, что доллар ваш совсем плохой стал супротив нашенского рубля – восемьдесят или там девяносто копеек, зависит от курса. Фирмач, если он уже в курсе, а они все в курсе, говорит: «О, йес!» Тут траллер и делает тонкий намек, что неплохо бы произвести обмен бабками, чтобы и фирмачу было хорошо, и он, таксист, улыбался. Фирмач: «О, йес!» И производится ченч по курсу, о котором на пальцах договорятся. А потом таксист сдает валюту, но уже дороже – зависит опять-таки от курса, но уже неофициального, чернорыночного. У таксиста такого есть канал или несколько каналов, по которым он сдает валюту. И женщинам легкого поведения, которых у нас, как и наркоманов, не было, а тут вдруг взялись неизвестно откуда, словно с неба стали падать, и с каждым годом, с каждым месяцем все больше их оттуда сыплется, – таксист-траллер и им поможет сдать валюту с выгодой для всех, кроме государства, естественно, потому что валюта эта, как правило, уходит обратно за границу через других фирмачей, у которых просят что-нибудь привезти, через студентов-иностранцев, и это не тысячи долларов, фунтов, марок, а гораздо больше, я-то знаю. Может, пора признать, как сделали это, говорят, в некоторых соцстранах, что доллар – это не восемьдесят и даже не девяносто копеек? Тогда фирмачу резона просто не будет связываться с ребятами, которые и по голове могут дать в темном переулке. Зачем, если он от государства нашего получит столько, сколько доллар у нас реально стоит? А «Березки» я б позакрывал к чертям – позор один, унижение русского человека! Вот шумят: разврат, разврат!.. «Березки» – вот это настоящий разврат, те из наших сограждан, кто туда вхож, графьями себя современными чувствуют. Как там у Владимира Семеновича? «…но вот я набрел на товары, какая валюта у вас, говорят, не бойсь, говорю, не доллары, растворимой мне мохры, зять подохнет без икры…» Матрешек и за рубли можно продавать – они что, облезут от этого? Я так считаю. Но это к слову. Стал я, значит, по ночам на тусовках с Нефертити работать. Когда простой или рано еще, школу с ней вспоминаем, учителей, ребят. Рассказала она мне, как сделалась путаной. Она не хотела, это точно. Я же помню, как в девятом классе она на Анну Каренину обрушилась за то, что та семью бросила ради офицера, застрелившего к тому же и Фру-Фру. Сперва Ирку таксист прихватил из нашего парка – недавно ему четыре года влепили за содержание притона. Когда Антон Егоров погиб, Ирка под машину хотела броситься, у них серьезно было, переписывались, собирались пожениться после армии и вместе в МГУ на истфак поступать. В классе никто, я думаю, не знал об их отношениях, я во всяком случае не подозревал, хотя дружили когда-то с Антоном, и Максим Горычев не был в курсе. Короче, ходила Ирка сама не своя по столице, в дыму, в гари, ощущение конца света, как она потом мне рассказывала. Таксист ее завел в квартиру, напоил, заставил в группе принимать участие, потом кавказцы – пять человек по очереди в кухню заходили, а она лежала на кушетке там… Может, и наврал ей таксист – сама не помнила. Но в петлю не полезла, потому что все проходит, как сказал кто-то из мудрых. Лиха беда начало. Пошли осенние дожди и затушили пожары, листья стали падать. И тут звонит таксист: мол, так-то и так, прибыл к нам иноземец, весьма солидный и денежный, изъявил желание, чтобы очаровательная россиянка познакомила его с достопримечательностями столицы… Ирка держит в руке телефонную трубку, а вокруг соседские дети орут, и сестра пьяная орет на мужа, а там, в апартаментах у чужестранца, благовония разные, напитки, опять-таки культура обращения, потому что Европа, одно слово. Или Азия. Или Америка. Или Австралия. Потом уж без разницы стало, хотя, конечно, Северная Европа – шведы, англичане, немцы западные – держит марку. В стопроцентные путаны Нефертити не сразу прорвалась, конкуренция. И поколачивали ее, бывало, и в милицию свои же сдавали, и «качки» из Люберец приезжали на тусовку, затаскивали в машину и популярно объясняли Нефертити, которая была тогда просто Иркой, что если станет делиться с братвой, то ребята поддержат морально и физически, а если откажется бабки отстегивать, то лучше пусть сразу сделает так, чтобы ее искали и не нашли ни у «Интуриста» под козырьком, ни у «Космоса», иначе будет ей для начала «субботник» – это когда собирается вся шпана в округе, даже малолетки и… Но став путаной «в законе», заняв место в высшем обществе женщин легкого поведения (а всего, по моим подсчетам, у них шесть разрядов, начиная с вокзальных), Нефертити построила себе кооператив в Медведкове, вскоре взяла и «Жигуль» третьей модели.ВИОЛЕТТА МИХАЙЛОВА, ХИМИК, КАНДИДАТ НАУК
В Медведкове мы с ней оказались соседями. На ней были и шуба из опоссума, и роскошные сапоги со шпорами и всяческими пряжками и клепками, когда она подошла ко мне в сберкассе, сияя, и как ни в чем не бывало начала расспрашивать, кого из наших вижу, кто кем работает, даже Зою Ивановну вспомнила… Я не знала, как себя с ней вести. Она позвала к себе на чашку бразильского кофе, но я вежливо отказалась. Вышли. Она предложила сходить в кино, но я ответила, что у меня нет времени. Так и простояли минут двадцать, пока ей не надоело расспрашивать, а мне – молчать, мычать что-то невнятное, глядя в сторону. Она села в машину и укатила. Месяца через два звонит, можно, говорит, я к тебе зайду на минутку? А у меня мама дома, племянник. Сидели на подоконнике в подъезде, Ирка курила одну тонкую коричневую сигарету за другой и жаловалась на жизнь: такая она одинокая, не с кем слова сказать, и все-то ей плохо… Заплакала даже.
|
