ТАТЬЯНА ЕРЁМИНА, ИСКУССТВОВЕД
Как-то на перемене – было это в седьмом классе – я сказала девчонкам, что отец привез из-за границы много всякого тряпья и статуэток, в том числе вырезанную из черного дерева Нефертити. Помню, какие при этом у Ирки Строговой сделались глаза. В классе у нас учились ребята из двух больших домов по проспекту и из башни, кооперативного дома, в котором были в основном люди, работавшие какое-то время или, как мой отец, часто ездившие за границу. И в классе было четкое разделение на наших, из башни, и остальных, «початков», которые о фирменных джинсах, например, или наклейках могли лишь мечтать. (Тогда джинсы не продавались в обычных магазинах, у спекулянтов стоили не двести – двести пятьдесят, как потом, а рублей сорок, что казалось ценой баснословной.) Но Ирку Строгову мы пускали в свою компанию – из-за того, должно быть, что она уже тогда была красива, у нее были удивительные, огромные, светло-бирюзовые с четко очерченными радужницами глаза и удивительные волосы, и ноги лет в четырнадцать были уже длинные, стройные, совсем как у взрослой женщины, хотя тогда мы с девчонками этого признавать не хотели. Да нет, ее любили. Мне она всегда нравилась. И завидовали, конечно. А главным ее достоинством была шея. И я помню, как крутилась она у меня дома перед зеркалом, сравнивая себя с Нефертити из черного дерева, как вытягивала лебединую свою шею, не зная, что я за ней подглядываю через замочную скважину. Мы с ней смотрели иностранные журналы, которые были заперты в шкафу и которые папа никогда при мне не доставал, читали по очереди вслух старую книгу, стоявшую на той же полке, где и журналы. В одной из глав рассказывалось о религиозной проституции женщин Египта, Древней Греции, Армении, и мы, естественно, эту главу перечитывали много раз. Были у отца в шкафу и другие подобные книги, с иллюстрациями и без. Конечно, кто журналов и всяких таких книг не смотрит лет в тринадцать – четырнадцать? Но у Ирки особенный, патологический, как теперь понимаю, интерес был ко всему, что касается секса, этим тоже ее комплекс неполноценности подогревался, а тут еще и старшая сестра, по много дней пропадавшая в мужском общежитии, рассказывавшая все Ирке, и вообще разговоры во дворе. «Я бы никогда не смогла стать проституткой», – сказала как-то вдруг Ирка, и я вспомнила ее слова гораздо позже, когда мы отмечали в ресторане десятилетие, а тогда, начитавшись и насмотревшись, мы спрятали журналы и книги, и ключ от шкафа, и наряжались в мамины модные одежды, воображая себя великосветскими дамами на дипломатическом рауте. Нашли у мамы черные ажурные колготки, привезенные из Франции, и не сразу поняли, что это такое. Длинноногой Ирке колготки оказались впору. «Хочешь, дам на неделю поносить свои джинсы? – сказала я. – Надень завтра на физкультуру колготки – тогда дам. Даже на две недели». И она согласилась, потому что давно мечтала о джинсах, а у меня джинсы были фирмы «Леви страус». Снова вызывали в школу ее мать, бедную, все там на нее орали, что она не воспитывает, а завуч, бывший фронтовик, теперь я понимаю, неровно к Ирке дышавший, не упустил случая продемонстрировать эрудицию и сообщить всем присутствующим, как именно называются те женщины, которые ходят в таких колготках там, у них, на плас Пигаль, где он не был, но знает. С тех пор и стали Ирку за глаза называть «прости господи». Однажды Ольга Петрова и в глаза ее так назвала, но на следующей перемене Ольгу увезли в больницу с сотрясением мозга, Ирка избила ее в туалете. Перед экзаменами в восьмом классе мы с Иркой поссорились из-за Игоря Зоринянца – он был влюблен в нее, а я была, верней, мне казалось, что я влюблена в него, тогда все влюблялись. И в начале девятого класса на вечеринке я сказала Игорю, отец которого тоже не вылезал из-за границы, что все гораздо проще, чем он думает, и не будет никаких проблем, стоит ему лишь пожертвовать одной парой пусть даже поношенных джинсов.