ОДНОКЛАССНИЦА

Последний раз мы виделись, когда отмечали десятилетие окончания школы. И вот теперь, еще много лет спустя, почти все, кто был тогда в ресторане, встретились на кладбище. Из-под снега тут и там выглядывают свежие могильные насыпи. Позвякивают от ветра венки. Гудят машины на Кольцевой. Неподалеку от нас люди в военной форме кого-то хоронят. За могилой, у которой мы молча стоим полукругом, небольшая плита с надписью: «Строгова Ирина Владимировна. 1955 – 1987». На фотографии – наша улыбающаяся одноклассница.

ВЯЧЕСЛАВ РЫБКИН, ВОР-РЕЦИДИВИСТ
Первая ходка у меня была из-за нее – с Фиксой угловой ларек, где продавалась парфюмерия, подломили, но французских духов, о которых она обмолвилась на перемене, не оказалось. Тогда она ходила с Антоном Егоровым, которого я гнул и так и этак и мог бы при желании вообще опетушить, как предлагал Сынок. Потом Антон сгорел в танке на пожарах. Я тогда отбухал на киче, и она написала мне подробную маляву об этом – как хотела с собой покончить и все такое. Я сам так расстроился, что устроил кипеж и попал на курорт, где вертухаи отбили мне почку. Но зато через штрафной изолятор сошелся с джагой, вором в законе Орехом и авторитетом Басарадзе Датико Шотаевичем, погоняло Дато, и после этого в своем будущем уже не сомневался. Орех, Орехов Анатолий Сергеевич, опытнейший козлятник, преподал мне основное – понятия. Это он, когда впервые увидел фотографию нашего класса на выпускном вечере (меня на фотке, ясно, не было, я уж почти год как хавал пайку), сказал: почти все будут скоро волчары фальцованные. И каждому в отдельности дал характеристику, которая слегка отличалась от той, что выдавали в школе для военкомата или поступления в институт, но, как показало время, интуиция Ореха не подвела. Этот, в галстуке, вертожопый, тот фуфул, вот эта хромосома волосатая, этот кашалот, тот ибанушка с тараканом, тот налим, тот поддувало, тот потомственный утюг… Иру он определил бедовой вертихвосткой. А я любил ее. На левой руке ее профиль у меня наколот. Как Нефертити. И сейчас люблю. Никогда ни к одной профуре, яловой, фрее или королеве ничего подобного не испытывал. Все время о ней думал. Уходил из-за нее в побег, после чего срок мне добавляли. Многое было. Снилось на зоне, что сын от нее. Узнав уже на четвертом сроке о том, что некий Бантр, бывший борец-вольник, а теперь сутенер, рубящий под авторитета, чтобы задобрить воров и создать себе тот самый авторитет, подкладывал ее под откинувшегося и голодного Дато, а также под других воров, я голову себе разбил о «шубу», в больничке еле откачали. Хотя в курсе был, чем она занимается. Почему-то именно мои воры заели: не только молоденьких бикс и целочек им подавай, но образованных, с языком иностранным, чтобы этим языком их обтруханные болты… До сих пор не могу спокойно. Об иностранцах я узнал позже. Сперва не поверил: не могла она Родину продать…

ЛЮДМИЛА АКЕЛИНА, ЗАКРОЙЩИЦА
Мы подружились во втором классе. Зоя Ивановна поручила мне помочь ей по чистописанию, потому что у Ирки тетради все были в кляксах, буквы расползались в разные стороны, как тараканы, но Ирка не захотела, чтобы я ей помогала, измазала меня чернилами и ударила линейкой. А на следующий год подходит как-то после уроков и предлагает вместе залезть на крышу нашего дома. Я согласилась, хотя боялась высоты. Хорошо помню, как лезли мы с ней в темноте и пробирались по чердаку, где ночевали голуби и шуршала бумага, казавшаяся живой, – страшно было. Она часто туда по вечерам лазила и смотрела сверху на Москву, на окна домов, на машины на проспекте. Вот и тогда мы сели на самый конек, стали смотреть. Ирка ждала, когда появится луна, но луна не показывалась, плыли черные лохматые тучи. Ирка говорила про старшего брата, про отца, который вскоре умер от водки – замерз, уснул на станции где-то за городом, а в тот вечер, как всегда, напился, избил мать, выгнал ее чуть ли не голую. У них в семье было пятеро детей – двое братьев и три сестры, Ирка младшая. Жили они в одной комнате коммунальной квартиры. Когда я впервые к ним пришла, то удивилась, как они все там помещаются – нам с родителями в двухкомнатной казалось тесно. Но потом я привыкла и чуть ли не каждый день стала к Строговым приходить, потому что было весело. Толя, средний брат – его потом посадили, так он и пропал где-то – показывал нам за шкафом свои марки. Однажды он где-то выменял египетскую серию, на которой были изображены пирамиды, фараоны, воины, царица Нефертити, с огромными удлиненными глазами, необыкновенно длинной и тонкой шеей, увитой ожерельями. С тех пор все Иркины тетради и учебники были изрисованы профилями египетской царицы – Ирку ругали, мать в школу вызывали, и мать ее ударила при всех, но ничего не помогло. А позже, когда по истории проходили Древний Египет, Ирка потрясла учителя знаниями, ее, кажется, даже на олимпиаду по истории хотели отправить. Она вообще класса до восьмого училась на пятерки, у нее была великолепная память, с первого раза запоминала стихи, доказательства теорем, имена, даты, но, правда, быстро и забывала. В общем, кажется мне, что началось это еще тогда, во втором или третьем классе, когда Ирка влюбилась в Нефертити.