УРОК ИСТОРИИ

Как постарел. Совсем стал старик, высох, сгорбился. Едва передвигает ноги в ортопедических ботинках. Он и тогда ходил с палочкой. Это он. Школьный учитель. Ни фамилии, ни имени его я не помню. Только клички – Кальмар, потом, уже в средних классах – Апостол. Почему Кальмар? Может быть, потому, что все время словно нащупывающая что-то в воздухе левая рука его была похожа на щупальце? И почему Апостол? Фамилия его была то ли Постолов, то ли Постолышев. Но не только, конечно, по фамилии. А звали его Петр Иосифович.
Я поднялся за ним по эскалатору и медленно пошел вдоль трамвайных путей. Моросил дождь. В лужах, в блестящих окнах аспидных домов отражались тучи и голые ветви тополей. Рельсы кое-где были залеплены листьями.
Я шел и вспоминал, как он рассказывал нам от Александре Невском, Дмитрии Донском, Сергии Радонежском, Минине и Пожарском, о Пугачеве, о Екатерине, о войне двенадцатого года… Мы не слушали. Мы заняты были своими делами, гораздо более значимыми, чем какая-то там Бородинская битва, отгрохотавшая почти два века назад. Или гудели с закрытыми ртами. Мычали на разные голоса, уставившись в одну точку, например, на лысину учителя. Нередко проверяли его на «вшивость», как говорил Малыш Джо: подкравшись сзади, вытаскивали стул, как только учитель поднимался; подбрасывали в ящики стола крыс, пойманных на свалке, торжественно казненных и подпаленных для запаха; зимой, когда занимались во вторую смену, вырубали по команде свет и обстреливали его со всех сторон из трубочек и рогаток. «За что вы его?» – спросил однажды кто-то из родителей, когда мы украли у историка палку, стали играть на перемене в хоккей и сломали ее. «А так просто», – ухмыльнулся Малыш Джо.
Учитель воевал, был танкистом. Можно было бы, конечно, вспоминая школу, вообразить сцену мальчишеского раскаяния после встречи с его боевым товарищем, которого он, Кальмар-Апостол, вытащил из горящего танка, вынес на себе, сам тяжело раненный. Или что-либо подобное. Патриотическое воспитание у нас в школе было поставлено. Не было недостатка в плакатах с лозунгами и цитатами. На первом этаже против входа чуть ли не по всей стене тянулся кумач: «Никто не забыт, и ничто не забыто!» Уголок боевой славы был признан лучшим в районе. И следопыты работали отменно: вели раскопки на местах боев, приводили на уроки мужества фронтовиков, которых тогда еще было много. Кто-то, знавший историка, и в самом деле приходил, что-то рассказывал. В актовом зале наверху смеялись, хлопали. Но мы в то время курили за школой и играли в «расшиши», приговаривая почему-то: «Да ты в танке не горел, салага». Нам не нужны были уроки мужества. Мужество мы себе представляли иначе.
Не выдержал Кальмар-Апостол самой, как тогда казалось, безобидной проверки. Перед уроком истории мы укрепили над дверью елочную хлопушку. Она рванула, когда историк, в черном костюме, при галстуке, при орденах, вошел в класс, чтобы поздравить нас с наступающим праздником. Он присел, схватился за голову, весь усыпанный конфетти, замер, будто не хлопушка, а бомба разорвалась. Мы чуть с парт не попадали от хохота. А его побелевшие губы только и вымолвили: «Ребята…» И он выбежал.
Отличницы бросились догонять, чтобы просить прощения, но я, сидевший у дверей, преградил дорогу стулом. И Малыш Джо, огромный прыщавый второгодник, сказал, сплюнув сквозь прокуренные гнилые зубы: «Хвалю».
Это было высшей наградой.
Малыш Джо держал в страхе всю школу. Даже десятиклассники с ним не связывались. Он отличался наглостью, неряшливостью, уверенностью в себе и в силе, темной, сокрушающей все и вся, что стояло за его спиной. Он выбирал среди мальчишек жертву и ходил с ней в обнимку по коридорам, дружески тиская и представляя всем как лучшего своего корефана. И едва лишь мальчишка начинал верить в свою принадлежность к избранным, в чем-то проявлял это – вот тут Малыш Джо и начинал с бесовской изобретательностью наслаждаться, за какую-нибудь неделю доводя жертву изощренными унижениями, следовавшими одно за другим, до той степени отчаяния, за которой для мальчишки не существовало больше ничего. И подыскивал новую жертву.
Малыш Джо сказал, сплюнув и больно сдавил мне плечо: «Хвалю». Мы отправились курить «Беломор», а потом стали играть в «жучка». Не помню, что повлекло меня к лестнице, где делали ремонт. Но скорей всего, конечно, мечта о том, чтобы Малыш Джо называл меня по имени, как своих немногих настоящих корешей в школе, а не придумывал обидные клички.
Клички были глупыми, как теперь понимаю, бессмысленными и обидными главным образом потому, что обзывал он меня при всех. И слышала Люда Романова, голубоглазая тоненькая девочка с распущенными по плечам пышными каштановыми волосами. В нее были многие тайно влюблены. Она первая из девчонок стала слегка подводить глаза, подкрашивать губы на школьные вечера. На физкультуру она ходила в черных колготках. В конце девятого класса Люда Романова перешла в вечернюю школу, так ни разу и не обратив на меня внимания.