| Виктория |
|
|
|
| 15.12.2009 | |||||||||||
Страница 8 из 9 Все еще действует снотворное, понял он. Хорошо бы к середине дня хоть прошло. Вчера поздно вечером он сидел у Виктории, которая только вернулась из Королевского театра, куда ходила с Аданбю смотреть «Гамлета» в постановке Бергмана, и пришел Кухмистеров, – поглядывая на экран телевизора, на сюрреалистическую картинку, висящую над кроватью, на скрещенные ноги Виктории, тихим бесцветным голосом сообщил, что эстафету четыре по сто проиграли из-за Милаева, нервы у мальчишки сдали, сказалось отсутствие опыта, и не исключено, что финал сотки поплывет он, Аржанов, тем более что Виктория Алексеевна, – Кухмистеров посмотрел на Викторию, она улыбнулась краешками полных тяжелых губ, и, показалось Игорю, губы ее дрогнули, – Виктория Алексеевна на этом настаивает...» «Давайте чай пить», – перебила Виктория, доставая из чемодана кипятильник, своеобразный талисман, побывавший с ее мужем, знаменитым международником Аненковым, в полусотне стран, и банку консервов. Вскоре Кухмистеров ушел, поднялся и Игорь, но Виктория, не ответив на «спокойной ночи», неуловимым каким-то жестом задержала его. «Вот сюда, ты любишь на ковре – к моим ногам». Положив руку Игорю на плечо, она долго задумчиво смотрела на него сверху. Взъерошила чуб и так оставила пальцы утопленными в волосах. «Отец бы заставил тебя подстричься,– тихо промолвила. – Ты кудрявым родился и совсем черным, ни в мать, ни в отца, а глазки синие-синие. Знаешь, кому ты впервые в жизни улыбнулся? Мне. И плавать я тебя научила. Мы с твоим отцом на юг ездили, на Мыс. Отец спал после обеда, а мы с тобой пошли к морю, я взяла тебя, голенького, на руки, занесла на глубину и отпустила – ты не кричал, не бился, ты как щеночек ушел с головой под воду, выкарабкался и быстро-быстро ручками под себя стал грести, по-собачьи. Правда, метра полтора проплыв, опять нырнул и я тебя уже из-под воды вытаскивала. Но не плакал. А вот у отца навернулись на глаза слезы, когда он увидел, что ты плывешь. Я сказала, сам научился. Да так оно и было. Положи голову мне на колени – я так хочу». Она обняла его за шею и пригнула голову, прижала щекой к своим теплым круглым коленям. «Дурачок, – прошептала, нежно гладя по затылку. – Я ведь знаю, ты мечтал... с тех пор как в «Загадочном кристалле» меня увидел, мечтал. И не надо самого себя обманывать. А с Катюшей у вас и не могло ничего путного выйти. Она в меня пошла, сама не знает, чего хочет. Сейчас, правда, изменилась – служба. Одно у вас вышло замечательно – Валерка. Катерина мне сказала, что он быстрее всех в секции плавает. Но цыганка Василиса нагадала, что будет он в Америке великим хоккеистом-миллионером. Прелесть, а не мальчишка! Ты заснул?» – «Нет». – «Ты завтра должен победить. И ты победишь – это тебе говорит не какая-нибудь Марья Ивановна, а Виктория. Я специально сделала так, что здесь, в Стокгольме, ты узнал обо всем... об отце... Ты победишь. А теперь – спать. Кстати, внучка Аданбю тоже сегодня на «Гамлете» была. Она видела тебя на фотографии, говорит, что ты похож на принца, но славянский вариант». «Катя говорит, что Гамлет был толст и лыс», – к чему-то вспомнил Игорь. «Да ну ее, Катьку. Вечно что-нибудь выдумает. А внучка, апропо – единственная наследница Бенгта. И завтра вечером приглашает нас с тобой – в качестве чемпиона – к себе на виллу под Стокгольмом». – «Что мне за дело до какой-то внучки?» – «Ладно. Поцелуй меня и... Ну разве так целуют Викторию?» Она наклонилась и, сжав ладонями его голову, поцеловала в губы горячим, долгим, влажным поцелуем… В постели ее зеленые глаза казались черными. Она нашептывала ему в лицо что-то древнее, тибетское или гималайское. Он готов был потерять сознание, но дойти она не позволила.После утренней разминки Игорь спустился в кафе. Накрашенная, причесанная, словно уже для вечернего приема, но в обтягивающем олимпийском костюме и белоснежных кроссовках, Виктория, стоявшая в небольшой очереди к шведскому столу, велела ему встать перед собой и указывала, какие блюда брать: клубничный, смородиновый йогурт, спаржу под майонезом, помидоры, огурцы, маслины, холодную телятину, омлет с грибами, апельсиновый сок, кофе со сливками и отдельно взбитые сливки. Потом она принесла ему кусок дыни. «Вы, как мама», – сказал он и покраснел. «Кушай на здоровье. А после завтрака мы с тобой немножко погуляем». Взяв за руку на берегу залива, под холодным ветром с изморосью она читала ему по-английски сонеты Шекспира, а закончила почему-то словами: «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы...» – «Как в кино», – усмехнулся он. «Я не люблю кино. Ладно, Игорь. Я должна уйти сейчас, а тебе лучше одному побыть». – «Но вы...» – «Конечно, приеду, глупый, болеть за тебя. Ни пуха – и пошли ты меня к черту». В шесть вечера вслед за двухметровыми гигантами немцем Лейденрайхом и канадцем Хэвелоком, накануне в интервью назвавшим Аржанова печальным стариком, Игорь вышел из раздевалок к бассейну. Снял халат. Встал за стартовой тумбой номер «3». Обычно в эти последние мгновения перед стартом, глядя на бликующую зеленую воду, он ненавидел ее, проклинал, мысленно как бы пытаясь спрессовать все проплытые в жизни тысячи километров в одну – предстоящую, последнюю, быть может, – стометровку, преодолеть, пролететь ее и оказаться на суше. И он всегда перед стартом верил в победу. Диктор по стадиону представил его после Макдональда, награжденного овацией, – «Эрджэнофф, юэсэсар!» – зрители жидко похлопали. Что-то крикнул Кухмистеров, сидевший рядом с Викторией у стенда с рекламой «Сони». |
|||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|