|
Страница 7 из 9 Однако тренер Аржанов после многих выкладок, графиков, споров с учеными и врачами начал вносить изменения в стиль Игоря, сокращая ножные удары и облегчая работу рукам. И вот Олимпиада. Австралиец Майк Уэнден устанавливает новый мировой рекорд на 100 метров вольным стилем. «Он плыл по-своему! – кричал в федерации тренер Аржанов. – Нет, это не был «балетный» кроль с вытягиванием рук перед гребком! Не было шестиударности в ногах! Я уверен, из «тарзановского» кроля Вейсмюллера выжато все!..» Никто тогда не принял «силового» кроля Аржанова; стиль этот отличался от традиционного, когда ноги пловца за одно полное движение руки успевают сделать пять-шесть шагов-ударов по воде, тем, что ноги спокойно проволакиваются по воде равномерно с руками, выполняя роль стабилизатора, а не ускорителя, но руки работают гораздо быстрее, чем у других пловцов, без пауз. «Он думает, что Америку открыл, заставив своего сына обыкновенными саженками плавать!.. Павел Николаевич, вы, возможно, не знаете, некогда было иностранные языки учить, но английское слово «кроль» в переводе означает не «скакать», не «бежать на руках», а «ползти». «Может, и правда, пап?» – сомневались и сыновья. «Может, и правда, – кивал отец. – А может, и нет. Тебе-то, Игорь, самому как легче плавать – кролем или саженками, как они говорят?» – «Мне-то... саженками». – «Вот то-то и оно. У каждого свой стиль должен быть. Давай еще полчасика со штангой поработаем – и на каток...» Физических нагрузок, к которым отец приучил на тренировках Игоря, не выдерживал больше никто из пловцов. Павел Николаевич уверен был: чтобы развить максимальную мощность, сердце, находящееся при плавании в неестественном, горизонтальном положении, должно быть беспредельно выносливым, тренированным в самых разных режимах и условиях. На сборах в Цахчакаури Игорь поражал всех своей скоростной выносливостью. Пять человек плывут пятьсот метров с условием, что каждый выкладывается на своей стометровке и отстает. А Игорь Аржанов – всю дистанцию на максимальной скорости. «Рад бы, парни, – говорил он, отдышавшись. – Да не могу как-то отставать. Привык уже, что ли...» О том, какой тяжелой кажется вода на последних метрах дистанции, о чувстве, будто гири на ногах и тянут ко дну, а грудь, весь торс, шею, плечи обертывает, сдавливает свинец, он никому не говорил. И о том, что часто во сне пытается обогнать самого себя. Неожиданно для всех младший Аржанов перешел на спринт и весной на матче СССР – ГДР побил рекорд в плавании на сто метров. В тот год весна была ранняя, в конце апреля зацвела черемуха, похолодало. В ветреных сумерках они сидели на лавке возле дома дяди Савелия, к которому приехали с отцом в Кручеж, старик рассказывал, как перевернулся баркас, с которого втроем они – маленький Пашка, отец его, Николай, и он, Савелий, – рыбачили, поплыли к берегу, тут уж не до кого, как бы себя спасти, вода ледяная, Савелий чудом доплыл, оглянулся на море – ни души, а ночью в стороне нашли баркас с привязанным к нему сыромятными ремнями мальчонкой, Пашкой, хоть и без сознания, но живым. «Знаешь, последние какие слова отца были? – говорил Игорю Павел Николаевич, когда поздно вечером возвращались на электричке в Москву. – Я уж потом вспомнил: ты доплывешь, сынок, – говорил отец, захлебываясь, из последних сил прикручивая меня ремнями к баркасу так, чтобы голова на поверхности держалась. – Ты доплывешь... И ушел батя под воду. Только ушанка его прожженная на волнах...»...Берегли, думал Игорь, так и не решившись войти в подвальное заведение, шагая по переулку в сторону отеля. И все врали. Делали чемпиона, который не должен ни в чем сомневаться, не должен ничего знать. Не семгу они ловили, а топили их, человек двести, с детишками, – на барже. Даже то, что отец умер, скрыли, потому что на другое утро мне предстояло плыть. Не сказали, что Кухмистеров, у которого я столько лет плавал в сборной... Не сказали, что бабушка умерла в эмиграции, что не просто так отец с дедом на севере жили, а деда выслали туда... Они за человека меня не считали. Я был для них роботом, амфибией, способной делать в воде за пять – десять метров на восемь – десять гребков больше, чем другие пловцы, амфибией, проплывающей в год около трех тысяч километров и за жизнь проплывшей больше половины длины экватора... И ради чего это почти двадцатилетнее рабство, эти миллионы преодолений себя, эти лишения, если чемпионом я так и не стал и не стану? ...Утром в день финального заплыва на сто метров вольным стилем он сидел на краю ванны и сбривал волосы на ногах, предплечьях, груди. Полтора года, с тех пор как попал в аварию, он не брился, да и нужды не было, потому что на крупных соревнованиях не выступал, разве месяц назад выиграл Спартакиаду. Он и раньше редко брился, хотя отец подсчитал, что волосы на теле – это две-три десятых доли секунды потерянных, и если бы в Мюнхене Марк Спитц побрился, а вдобавок и подстриг свои длинные волосы, то побил бы все рекорды. Поранившись, Игорь смотрел, как стекает кровь по руке, по груди, внутренней косой мышце живота, капли падают на кафель и расплываются. «Чтобы в случае надобности возлежать на розах со спокойной душой, учиться не нужно, – вспомнились слова Сенеки. – Закаляются затем, чтобы не посрамить верности под пыткой, чтобы в случае надобности всю ночь простоять на валу в карауле, иногда даже раненным, и не опираться на копье...» Где-то внизу играл джаз, слышались смех, звон, шаги, стук. Подлив в засохшую пену воды, намылившись помазком, Игорь снова стал бриться и, неловко повернувшись, снова поранился, довольно сильно, но боли не почувствовал, потому что голова была заполнена обрывками воспоминаний, может быть, и снов, то приближающихся, как качели, то удаляющихся, тонущих в тумане.
|
