|
Страница 2 из 9 Мужичок, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на него, прикидывая, достойный ли собеседник. «Естественно, – у мужичка был гремучий бас. – Куда ей деться-то!» – «А что за рыба? Ратан, небось, какой-нибудь?» – «Сам ты какой-нибудь ратан. Щучка. Окушок. Плотвичка. Третьего дня один тут сомика взял вот такого». – «Сома?» – «Ну да, сомика. На семь восемьсот потянул. А я в том месяце жереха вытащил, не вешал, но хороший жерешок». Рыбак был настолько серьезен, что Игорь не знал, как реагировать. «А таймени, – спросил, – не попадаются?» – «Чего нет, того нет, врать не хочу», – ответил мужичок. «А осетры?» – «Редко. Но бывают». – «А лососи?» – «Лососи! – взметнулся вдруг бас над рекой. – Ты думай, что говоришь-то! Лососи знаешь, где водятся? В море! А тут тебе что, море? Океян, может? Башкой надо соображать!» – постучав указательным пальцем по морщинистому лбу, мужичок отошел по набережной шагов на десять, оглянулся, снова постучал по лбу. «Сам ты – лас-сось!» Игорь рассмеялся и снова стал глядеть на воду, мутную, подернутую масляной пленкой, на купола Новодевичьего, поблескивающие на фоне сумрачного, с аметистовым отливом неба. Почему-то от абсурдного этого разговора с сердитым рыболовом на душе прояснилось, даже очнулась где-то в глубине надежда.
Игорь сел в машину и поехал домой. Не дождавшись лифта, взбежал на шестой этаж, скинул в прихожей куртку, раскрыл записную книжку, намереваясь позвонить, но, пролистав книжку до конца, обнаружил, что звонить некому. Начал сначала – множество визитных карточек с именами, должностями, званиями наших и иностранных подданных, из которых Игорь не помнил почти никого, множество телефонных номеров, записанных на страницах книжки аккуратно и беспорядочно, горизонтально, вертикально, по диагонали, и тоже в большинстве своем уже ничего не говорящих. Год назад Игорь купил новую записную книжку, чтобы перенести туда только номера телефонов людей, которым и он нужен, которые звонят ему, однако долго за это дело не принимался, оправдываясь нехваткой времени, ленью, не склонностью вообще к писанине, и лишь несколько дней назад признался себе, что боится: почти ничего бы не осталось. Он набрал номер школьного друга, не зная, что скажет – занято. Уронив взгляд на одну из напыщенных, с обилием серебряной краски визиток, вспомнил сперва выскобленный подбородок, налегающий на воротник рубашки, дымчатые очки в массивной роговой оправе, потом и голос, глухой, деревянный: «Будут проблемы, звони, старик, не стесняйся, ты сам понимаешь, для нас проблем не существует». Игорь усмехнулся, вообразив, что и в самом деле звонит теперь, подробно обо всем рассказывает – впору было расхохотаться. Набрал номер бывшей своей жены, с которой недолго прожил, давно не виделся, но по телефону общался. Трубку взял муж. «А кто спрашивает ее? Она сына укладывает. Перезвонить не можете? Минутку, вот она... Катюш, тебя, твой». Екнуло в груди от этого небрежного насмешливого «твой». «Я ничего не поняла в твоей абракадабре, но приезжай», – сказала она, выслушав его. «Ну что ты, у тебя там муж, Валерка болен...» – «Валерка спит. Приезжай, Аржанов, приготовлю тебе твоего любимого цыпленка». Спустился, сел в машину, поехал – не столько к бывшей своей жене, сколько от настоящего одиночества. Муж работал в комнате, кропал очередную пьесу века, как сказала Катя, сидя за столом на кухне напротив Игоря – не накрашенная, усталая, в пушистом халате, уютная, почти родная; она слушала то внимательно, то рассеянно, курила, по привычке выдыхая дым в сторону от Игоря или вверх, к потолку. «Ну и сволочь этот твой Гармаш. Просто мразь». – «Да он не виноват – федерация, Кухмистеров... Можно на Валерку посмотреть?» – «Взгляни. Только тихо, у него вечером тридцать восемь и восемь была». Мальчик спал с открытым ртом, сбросив с себя одеяло, широко раскинув ручонки. Рядом на кровати лежал «кольт», привезенный Игорем еще с Олимпиады. На ковре были разбросаны книжки. Тикали в темноте часы. Игорь опустился перед кроваткой на колени, наклонил голову, чтобы почувствовать на лице горячее дыхание малыша. «От одных не заажаются, – сказал Валерка, совсем еще маленький, войдя в комнату, где Игорь лежал с гриппом, и положил холодную ладошку отцу на лоб. – Пап, а мы плавать пойдем, когда ты выздовишь...?» Поправив одеяло и поцеловав мальчика, Игорь вернулся на кухню. «Не нравишься ты мне, Аржанов, – сказала Катя. – Надо же что-то делать. Валерка в детском саду сказал, что мама у него чекистка, шпионов ловит, а папа чемпион мира. Какой-то ты совсем... как шмакля». – «А где обещанный цыпленок?» – «Его Маковецкий съел, оказывается. В порыве недюжинного вдохновения. Он безумно прожорлив». – «Как я?» – «Нет, с тобой никто не сравнится. Звоню Виктории». – «Кому?» – «Тетке моей. Забыл, кто нас с тобой познакомил?» – «Не забыл. И что она?» – «Она почти два года с этим Гармашом промаялась». – «Сто лет назад». – «Мужчины Викторию не забывают». – «Ничего это не даст». Катя позвонила, рассказала обо всем Виктории, та обещала перезвонить и в час ночи перезвонила, передала через Катю, чтобы Игорь ждал звонка из комитета. «Спасибо, Катюш, – прошептал он в прихожей, прощаясь. – Ничего, конечно, это не даст, но спасибо. Ты... хорошая». – «Я даже слишком хорошая. Классная. А ты не ценил. Если они не позвонят, ты сам им позвони». – «Нет, я звонить не буду». – «Дурак – единственное, что могу сказать. Каким ты был, таким...»
Прошел день, другой, никто не звонил ни домой, ни в бассейн, и до отъезда в Стокгольм оставалась неделя. По утрам и вечерам, как обычно, Игорь тренировался под руководством Володи, старшего брата. «Давай, Игорек, еще десять по сто и потом только на ногах. Чтобы в минуту ноль-две каждая укладывалась. Пошел».
|
