«Вечер танцев» был в разгаре, когда они вошли в клуб – Анна, Дмитрий, Андрей и Гриша Учитель. Учитель, не дожидаясь окончания песни, целеустремленно пересек зал, поднялся на сцену с видом конферансье и активно стал то ли убеждать в чем-то, то ли расспрашивать сидевшего у магнитофона паренька – тот лишь мотал головой отрицательно и все более раздраженно, видимо, не понимая, чего от него хотят.
– М-да, – угрюмо промолвил Гриша, сойдя со сцены. – Потрясающе! Он даже не слышал о «Паноптикуме», можете себе вообразить?
– Я тоже не слышала, – улыбалась Аня, держа Дмитрия под руку. Большие ее глаза переблескивались с сережками в ушах; серое вязаное платье, которое она надела впервые с Нового года, облегало ее тоненькую ломкую фигурку; на каблуках она была одного роста с Дмитрием. – Что такое «Паноптикум», Гриша?
– Это гений Константина Шиповникова в совокупности с недюжинной одаренностью всех членов его банды. Но у них здесь ничего нет в наличии – даже «Блэк сабэбс», можете вообразить? А ты на Наталию Ростову походишь чем-то неуловимым, – заметил Гриша, глядя на Аню, и отошел, сел в углу на колонку, закинул ногу на ногу и стал взирать на танцующих так, словно забрел сюда по пути из амстердамской дискотеки.
Шаркали подошвами по полу посреди зала, почему-то украшенного воздушными шариками, три пары, человек пятнадцать стояли вдоль стен, в основном девушки, приземистые, невзрачные, как северная природа зимой. Выделялась женщина возраста неопределенного, но явно за тридцать, с высвеченными жидкими волосами, расплывшаяся, распухшая, непривлекательностью и неопрятностью отталкивающая от себя взгляд, – к ней, оставив Аню с Андреем, и направился Дмитрий. Пригласил. Она с тупой сонной покорностью неуклюже вышла, стала топтаться на месте, объятая его тонкими жилистыми руками, уставившись в обшарпанную, в серых подтеках стену. И следующий танец Дмитрий провел с ней, и до конца вечера не оставлял ее, в то время как Аня, стоя у колонны или танцуя с Андреем, не сводила с него печальных глаз.
– Зачем ему это?
Андрей пожимал плечами, привлекая к себе хрупкий ее стан.
– Чтобы меня помучить? Не может же она в самом деле ему нравиться?
– На любимую его «Венеру» Боттичелли она мало походит, – соглашался Андрей, пьянея от дешевых Аниных духов. – Но любовь зла – полюбишь и козла.
– При чем здесь любовь?
И даже быстрый танец не заставил Дмитрия отпустить свою тяжеловесную пассию – в стороне от танцующего круга он стоял, взяв женщину за руки, и что-то говорил ей, неотрывно глядя в глаза.
– Я ему фингал поставлю, – предложил Андрей. – Хочешь?
– Хочу, – ответила Анна. – Но это ничего не даст.
– Ты боишься, что он с ней уйдет?
– Нет. Я боюсь, что он ей будет говорить то же самое, что мне. Я домой хочу. Проводишь?
По дороге молчали. Тихо падал теплый влажный снег.
– Зайдешь? – спросила Анна у крыльца.
– А стоит ли?
– Все будет. Если хочешь.
– Назло ему?
– Зайдешь или нет? – Она взяла его за руку, и он вошел, влекомый неким смутным тревожным желанием досказать себе что-то в прошлом недосказанное, и потом, спустя время, когда нельзя было уже ничего изменить, он пытался вспомнить, что принудило его, держа невесомую, что-то жарко шепчущую ему на ухо Аню на коленях, почти уже слившись с ней в единое пленительное сладостно-горькое зыбкое целое, вдруг оглянуться на полузашторенное окно – почудилось Андрею, когда пришли в себя парализованные ужасом чувства, что лицо это, изуродованное, расплющенное о стекло с внешней стороны, и есть истинное лицо бывшего его однокурсника Дмитрия Нечаева. А Дмитрий, отстранившись, расхохотался и исчез в темноте.
У реки Андрей догнал его.
– Что?! – запыхавшись, выкрикнул ему в лицо, готовый к драке.
– Ничего, – остановившись, спокойно ответил Дмитрий. – А что?
Пошли друг за другом по мостику. Андрей больше ничего не нашел сказать. Молчал и Дмитрий.

6

Явился парторг совхоза Сергей Филиппович Корнаухов, двадцативосьмилетний, лысоватый, с лисьей физиономией, реденькими белесыми усиками над сочными губами и приметным брюшком. Царь закрылся «Комсомольской правдой», Учитель, слушавший один из вражьих голосов, поспешно выключил радио.
– Здравствуйте, вечер добрый. – Парторг разделся, поискал глазами свободный крючок на вешалке, но все были заняты бушлатами и телогрейками, и он прошел в комнату, держа пальто на согнутой руке. Снял шляпу, сел на подставленную Олегом Кузьминым табуретку, поправил пухлыми белыми пальцами клетчатый галстук. – Вечер добрый, – повторил, с резиновой улыбкой оглядывая стены с иконами и чертежами, реставраторов, лежащих на койках.
– Чаю, Сергей Филиппович? – предложил Дмитрий.
– Не откажусь, – Корнаухов старательно вливал в свой жиденький тенорок солидно-басистые нотки. – Со слониками, небось, чаек употребляете, из столицы? Ну, что нового на свете? Я-то, откровенно говоря, и света не вижу – на работу затемно, с работы затемно, даже в выходные.
– И в выходные пашешь? – сказал Царь, проделав пальцем дырку в газете и глядя сквозь нее на парторга. – Да ты Герой Социалистического Труда.
– Толя, кончай, – оборвал Дмитрий.
Гриша Учитель взял гитару, тихонько запел себе под нос: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам, их нивы и села за буйный набег...»
Поговорили о погоде – никогда такой теплой зимы не было, парниковый эффект; о наступающей посевной – из семи совхозных тракторов только два на ходу, механики как запили на Масленицу, так и пьют, что с этим народом делать, неизвестно; о строящемся свинарнике – то один плотник запьет, то другой, то семеро разом, одиннадцать тысяч на строительство уже истрачено, а там еще конь, как говорят, не валялся.
– У вас бы им поучиться, – растягивались в улыбке сочные губы парторга. – Растет памятник архитектуры как гриб после дождя. В завершающую стадию входит. А крестовину-то будете ставить?
– В смысле?
– Наверху крест будет?