В бликах огня сияли похожие на плитку шоколада грудные, наружные косые и прямые мышцы живота Андрея; он давно упрямо занимался культуризмом, не без успеха принимал участие в неофициальных состязаниях, а здесь, в Зашиворотовске, форму держал тем, что ежеутренне, невзирая на погоду, делал атлетическую гимнастику, на стройке по необходимости и без забавлялся с тяжестями, а главное – ковал в кузнице совхозного кузнеца Федотыча.
– Андрюша, приготовься, – сказал Дмитрий, вытаскивая из печи длинными щипцами ярко-малиновый, будто прозрачный и распухший брусок. – Пошли! – скомандовал, положив его на наковальню.
Вспыхивали в темноте от ударов молота глаза Федотыча, к которым подбиралась по щекам смоляная борода, горели глаза Царя, Учителя, сидевших у стены на скамье, – Дмитрий позвал их в кузню, чтобы они присутствовали при судьбоносном, как он выразился, событии – выковке истинного топора, которым крестьянин и часы мог починить, и на босу ногу надевал, а топорищем подпоясывался.
– Попробуй через два на третий. – Дмитрий моргал, у него с детства был такой рефлекс на громкий стук. – Не надо изо всех сил шарашить, Андрюша, поласковей. «Пяточку», Федотыч, выправи чуток. Во. Отменно! Не спать, мужики, внимание!
Дмитрию пришлось изобретать, как велосипед, истинный топор – с Федотычем они перепробовали десятки разновидностей топоров и пришли наконец к определенному; отличается плотницкий топор, которым испокон веку рубили на Руси, от столярного из «Товаров повседневного спроса» коротким «носиком» и более длинной «пяткой», топорище не кривое, а прямое и длинное, в разрезе яйцеобразное, чтобы можно было чувствовать наклон. В прошлом году Дмитрий выточил топорище. А топор не задавался, сколько ни бились, – и вчера впервые вышло у Федотыча нечто очень близкое к эталону VIII века, каким Дмитрий его представлял.
Федотыч, кузнец в четвертом поколении, четверть века назад выковал и выставил на всеобщее обозрение такое, что сразу опорочило советский и государственный, и общественный строй, – был судим и сослан на несколько десятков километров севернее его отчей деревни, в Зашиворотовск. Здесь женился и работал в совхозе кузнецом, когда не пил, а коли пил, то был угрюм и вял и все твердил, руками сжав набрякшее лицо: «Тоска, тоска». Однажды от тоски супругу обменял у заезжих механизаторов на полтора килограмма бормотухи, но супруга, об той сепаратной сделке не догадываясь, встретила распаленных механизаторов огромной чугунной сковородой. Досталось на орехи и Федотычу – расшибла ему дуршлагом лицо. Всю зиму вымаливал прощения, помиловала она его за то, что к Восьмому марта выковал и преподнес ей букет роз со множеством лепестков, с листьями и шипами на стеблях. Федотыч был мастером несомненным, хотя много лет, до тех пор пока не приехал сюда Дмитрий, знать этого не желал: подковывал чем-то неуловимо похожего на самого кузнеца совхозного мерина Полпота, ковал все, что выкладывали ему из печи на наковальню, пил и боролся на руках с приезжими мужиками – среди своих, конечно, равных по силе ему не было. С Андреем они в первый же день сцепились, точно раки клешнями, просидели час, другой, то кровью наливаясь, то белея, и хоть Федотыч Андрея и пересилил, руку к доске придавил, но победила дружба, как любят выразиться спорткомментаторы, и с той поры они часто трудились в кузнице сообща.
Топор остудили, заточили на бруске. Дмитрию он не понравился, хотя внешне от эталона почти не отличался, – «щеки» толстоваты. У второго «нос» оказался слишком длинным. И лишь третий топор, выкованный на закате дня, пришелся точь-в-точь – немедля Дмитрий поднялся на площадку к церкви, чтобы опробовать его.
– Вот он, – говорил, нанося несильные волнообразные удары по бревну. – Вот он, видите, мужики? Есть разница? Есть? Наслаждение таким инструментом работать. Это наслаждение и переливалось во все, к чему топор прикасался, – в церкви, кресты, избы. Любовь передавалась. Вот я понимаю! Пробуй, Толик.
И Царев попробовал, и Учитель, и громоздкий, обливающийся потом Федотыч, и хоть принципиального отличия от других топоров не почувствовали, ликовали вместе с Дмитрием.
– Нет, вы смотрите, смотрите! Это ж надо! Ай да Нечаев, ай да сукин кот!
– Федотыч тоже, – напомнил Андрей.
– Да все мы сучьи котяры! Ура! Мужики, ура!!
Длинные, гладкие, словно полированные, щепы взлетали, поблескивая в лунном свете. Подобно вождю ирокезов, Дмитрий плясал с топором в руке на площадке перед церковью, задирая голову, оглашая звездное небо воплями и вовлекая в пляску остальных.
– Митя, танцы в клубе, – послышался снизу из темноты голос Ани. – Пойдемте.
– Можем мы себе в кои-то веки позволить? – поддержал Андрей.