15

На другой день не работали – похмелялись, ели приготовленную Анной пасху и выкрашенные Ядвигой яйца.
Дмитрий лежал на кровати, еще более сумрачный, бренчал на гитаре Учителя: «Течет реченька да по песо-чеч-ку, бе-ре-га кру-тые...»
– Крест будем поднимать или уж теперь комиссию дождемся? – Андрей с размаху разбил о свой лоб красное яйцо.
«А в тюрь-ме сидит, – тянул задумчиво хрипловатым баритоном Дмитрий, – молодой жиган, начальнич-ка про-сит...»
Вечером Дмитрий уехал, обещав воротиться дня через четыре. Но прошла неделя – его не было. Зазеленели березы, ветлы по-над рекой. Ночи делались прозрачней и исподволь сошли на нет, растворились. Отощавший как схимник, обросший, вернулся Гриша Учитель. Вытащил из мешка бутыль самогона.
– Тридцатник долбануло. У Ядвиги твоей позаимствовал.
– Ты где был все это время? – спросил Андрей.
– Рядом. В заброшенном концлагере. Читал письма Сенеки Луцилию. Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить. Поступать нужно так, будто мы уж довольно пожили. Где шеф?
– В столице, – ответил Олег. – Официально признали объект.
Учитель молча разлил по стаканам самогон, выпили, закусили вяленой рыбой.
– А что крест по сей день не водрузили?
– Ждем.
– Независимо от того, как мы относимся ко Христу и христианству, мы обязаны признать, что крестообразно самое начертание жизни и что есть космический крест, который выражает собой архитектурный остов всего мирового пути. Но может ли крест – символ смерти – стать источником и символом жизни? Вот в чем вопрос. Как полагаешь, Царь?
Царь поглощен быль мультфильмом.
– Может! – провозгласил громогласно Гриша. – Крест только и может! Вздрогнем по этому поводу?
– Ты прав, – согласился Андрей. – Дождемся Дмитрия – и сразу водрузим. Олег, не пей больше.
– А надо ли ждать? – с пафосом вещал Гриша, задирая острый подбородок. – Мавр сделал свое дело. Мы теперь и сами с усами. Назвался груздем – полезай в кузов! Предлагаю завтра спозаранок потихоньку-полегоньку взяться...
– Ты, что ли, возьмешься? – скривилась изрытая щека Царя.
– Всем миром!
– А если п-правда? – вспыхнули под очками глаза Олега. – Нас четверо, можно и Федотыча-кузнеца попросить п-помочь.
– Воздвигнем над всеобщим кругом бесконечной суеты! – Гриша выпил стоя. – Будет чем оправдаться. Ударься, Кузьмич, в бега – за кузнецом! И к Ядвиге заскочи. Скажи, Андрюха послал.
В сенях заскрипели, заныли половые доски, бухнула дверь, посыпалась за отставшими обоями по стенам высохшая глина – возник громадина Федотыч, который в мгновение ока был наделен стаканом самогона, поднесенным ему Гришей Учителем.
– Я и сам думал, пора, а то погода опять сломится, – Федотыч икнул – зазвенели оконные стекла, абажур качнулся. – Но решил, без Дмитрия никак нельзя. – Стекали по лопатообразной бороде капли, и наливались кровью мешки под глазами кузнеца, обвисшие, испещренные лиловыми сосудиками веки.
– Да кто такой он? – Учитель выплеснул Федотычу в стакан остатки самогона, тот опрокинул в себя, мотнул бычьей головой, отказываясь от огурца.
Пришла Аня, принесла кастрюлю борща. В длинной черной юбке, в шерстяном платке, с ввалившимися щеками и морщинами у рта и глаз, она выглядела почти старухой.
– Посиди, Анют, с нами, – предложил Андрей, и она покорно опустилась на скамью, но рукам, маленьким, с задубевшей, в цыпках кожей, места не находила. – Как поживаешь?
– Хорошо, – вымолвила она, глядя на стол перед собой, и положила руки на колени.