Вечером подъехал на телеге, в которую запряжен был Полпот, Климентич – договорились, что он отвезет плотников на крестный ход в действующую церквушку, что в семи километрах от Зашиворотовска.
– Выпить не хочешь? – спросил Андрей, пока ждали остальных.
– Выпить? – удивился Климентич. – Как же – теперича? После разговляться будем.
– Да ты, никак, в Бога веруешь?
– В Бога не в Бога, а разговляться после будем, – упрямствовал старик.
Расселись на телеге – Анна, Ядвига, Дмитрий, Царь, Андрей – покатили; скорее было бы дойти пешком, но дорога была размыта и разбита гусеницами тракторов. Чавкала, хлюпала глина, кривые ржавые колеса вязли в топи, и не раз мужчинам приходилось спрыгивать, выталкивать, вытягивать телегу, так что к церкви подъехали перепачканные и возбужденные, опустошив для поддержания сил две из семи заготовленных на Пасху бутылок Ядвигиного самогона. Дмитрий к концу путешествия совсем стал мрачным, а глаза его нехорошо блестели.
В крохотной, снаружи и внутри обшарпанной церквушке уже шла служба. Отражались в окладах икон свечи, пахло расплавленным воском, старухи, старики, женщины среднего возраста и молодые люди – всего было человек сорок – крестились, слушая помахивающего кадилом желтолицего, морщинистого, почти безбородого священника.
– ...Благослови, душа моя, Господа! – бормотала стоявшая у распятия старуха. – Благословен Ты, Господи! Господи, Боже мой! Ты дивно велик...
Дмитрий с Ядвигой прошли к аналою, и Дмитрий опустился там на колени. Перекрестился три раза – Андрей со стороны глядел на него, непривычно обросшего, небритого, и хотелось подойти, расхохотаться в ухо, мол: кончай туфту гнать, все равно не веришь, пойдем лучше еще по чуть-чуть да закусим...
– Блажен муж, который не следует советам нечестивых – ибо знает Господь путь праведных...
На улице затрещали мотоциклы. Створки дверей распахнулись, ввалились, грохоча коваными сапогами, пятеро парней лет шестнадцати – восемнадцати с насосами, цепями и резиновыми шлангами в руках. Глазами поискали кого-то, не нашли, но заметили Ядвигу, из-под белого платка которой выбивались пышные смоляные пряди. Двое подошли к ней, долговязый с лошадиным прыщавым лицом, ухмыляясь в голос, что-то сказал ей на ухо, она отошла к стене, к Николаю Угоднику, но юнцы с обеих сторон крепко взяли ее за локти – шагах в семи от священника, размахивающего кадилом, закатывающего к небу глаза, и совсем рядом с Дмитрием, будто ничего не замечающим. Андрей тоже перекрестился, не зная, как поступить.
– ...Выведи из темноты душу мою, чтобы мне славить имя Твое...
Ядвигу повели к выходу, все сосредоточенно молились, но возник откуда-то Климентич, слов его не было слышно, но Андрей видел, что старик стыдит парней, призывает к совести, к пристойному поведению в храме, потянулся, чтобы снять с головы прыщавого мотоциклетный шлем, но тот перехватил старческую руку, отбросил... Глухо матерясь, парни вышли из церкви, оставив Ядвигу.
– ...Иисусе Христе! Ты – тихий свет святой славы бессмертного Отца Небесного, святого, блаженного. Мы, доживя до заката солнца и увидя свет вечерний, воспеваем Тебя, триединого Бога – Отца, Сына и Святого Духа. Сын Божий, дающий всему жизнь!..
В полночь все пошли за священником, держащим перед собой икону Божией Матери, на улицу и, толпясь, наступая друг другу на ноги, отшатываясь в темноту, к могилам, стали огибать угол церкви.
– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим в гробах живот даровав... Воскресение Твое, Христе...
Услышав позади между могилами крик Климентича: «Совести у вас нет, устраивать такое в церкви, хуже зверей диких!», Андрей сказал Дмитрию:
– Поколотят старика.
– На все воля Божья, – ответил Дмитрий, мрачно держась за священником и не давая себя оттеснить.
Андрей попробовал выбраться из толпы, но вспомнилось: «Выкололи глаз. Уши отрезали. А девочку не выпускали, чтобы видела. Потом заставили отца копать себе могилу возле церкви. Проткнули плечо ножом, вставили в рану крест...»
– …Солнце, прежде солнца существовавшее, зашедшее некогда во гроб, еще до наступления утра искали, как света дневного...
Когда пошли на третий круг, парни-мотоциклисты, окружив старика, словно в «жучка» играя, хлопали его сверху ладонями по голове и гоготали – Климентич, пытаясь закрыться руками, присел, что-то тихо бормоча, как бы молясь. Но никто из крестного хода не вышел, делали вид, что далеки от мирских тревог, только Дмитрий с середины третьего круга, из-за церкви, вдруг рванулся, за ним Царев, и когда Царь, схватив одного из мотоциклистов за волосы, саданул его лицом о свое колено, подскочил и Андрей...
Спустя минуту четверо юнцов исчезли, а четверо здоровых мужиков – Андрей, Царь и двое выбежавших наконец из крестного хода – никак не могли оттащить Дмитрия от прыщавого, лежащего, согнувшись, на земле между могилами, – Дмитрий молча, угрюмо, исступленно бил его ногами в живот, в лицо, в пах, в лицо...
– Дурак, – сказал Дмитрий, устав бить, и отошел, вытирая рукавом пот со лба.
Прыщавого с трудом подняли – он не держался на ногах.

Под утро, когда пасхальная служба подходила к концу, Ядвига, Аня и Царь стояли еще в церкви, Андрей, сидя с Дмитрием на лавке возле заброшенной могилы, опрокинув стакан и закусив крутым яйцом, сказал:
– Зачем ты все это выдумал, Митя?