| Воздвижение. Повесть |
|
|
|
| 15.12.2009 | |
|
Страница 11 из 25 Да и было ли изначально дерево железным – вот вопрос?.. Он же, которого от армии отмазали, картежник, меланхолик, фантазер, способный проваляться день перед телевизором или проспорить ночь за бутылкой на кухне, ни о чем по-настоящему не мечтавший, разве что в греховном одиночестве о мулатках с Гавайских островов, и ни к чему не стремившийся, но упрямый до идиотизма – он возвел храм, и кажется, что не могло быть иначе, что всю жизнь он сознательно или бессознательно к этому шел, имея безошибочное чувство пути, и теперь пойдет дальше, преодолевая все и подчиняя себе, завоевывая, подминая неприкаянные, расхристанные души. Кто он? Кем он стал за эти десять лет? – Андрей снова увидел глаза Анны в ту минуту, когда Дмитрий говорил о храме Христа, о Москве, о том, как возводили «их» Спасскую церковь, увидел сквозь запотевшие стекла очков глаза заплеванного, задроченного Кузьмича, когда получилась у него теска... – Неужели верят ему? За кого они почитают его? – Андрей прислушивался к хрипло-рваному храпу Царя, будто надеясь услышать ответ. Вспомнилось почему-то, как Дмитрий едва не разрыдался, когда во время урока физкультуры в раздевалке украли сапоги, которые привез ему отец из Мексики. Сапоги были настоящие, ковбойские, из прекрасной темно-рыжей кожи, остроносые, с высокими скошенными каблуками и металлическими дужками со шпеньками для шпор. Когда Дмитрий неторопливо, по-ковбойски вразвалочку расхаживал в них по институту, издали слышались скрип и позвякивание. И вот украли. «Ребята, – твердил он как заведенный, – никто сапоги мои не видел, ребята? А, ребята? Никто сапоги мои не видел?» Ковбойский дух мгновенно улетучился – в уголках глаз теснились слезы, размякли губы и скомкался подбородок, как у побитого в чужом дворе мальчишки. «Ребята...» – И как он подавил волю мою за несколько месяцев, принудил почти поверить во что-то? Меня, старшину роты морских пехотинцев, старосту курса... впрочем, какое теперь имеет это значение? Есть храм – все остальное значения не имеет. Слава Почивалов – надежда русского зодчества, как говорил Лагунов, будущий Казаков или Баженов – строит виллы для миллионеров и получает доллары. А Дмитрий, полузападник, полуразмазня, которого всерьез-то не воспринимали, построил посреди не завоеванной татарами России храм практически задаром. И никуда от этого не денешься.Осторожно, чтобы не заскрипела койка, Андрей встал, подошел к спящему Дмитрию, склонился: приоткрытые, растрескавшиеся от ветра губы, искривленный широкий нос, лоб с залысинами, абрис лица, не сформировавшийся за тридцать с лишним лет. Особенного ничего. Разве оттопыренные угловатые уши. И глаза, сейчас прикрытые нервными подрагивающими веками, – в них порой загоралось то, что насильно принуждало Андрея вспомнить о мечтах своих и чего сам Андрей, глядя на себя в зеркало, никогда не находил. Сидели однажды под вечер возле Андрониевского монастыря. В закатной сиренево-палевой неподвижности светилось все, точно от фосфора, – крыши домов, травинки, листья тополей, излучина реки, стекла машин на стоянке, перистые серебристые облака и крышки от пивных бутылок в луже; слышались приглушенные голоса, мужские и женские, смех, ругань, гул машин висел над городом, и где-то далеко вколачивали со звоном сваи и играла за кустами похожая на греческую музыка. Сидели молча, пили из бутылок пиво. И Андрея понесло – заговорил о том, что нет более гениального произведения, чем «Фауст», что всякому человеку знакома мечта остановить или хоть задержать мгновение, но лишь избранные способны вознести ее в степень, необходимую для рождения художника, и чем острей, глубже и обнаженней мечта, тем неудержимей поток творчества, способный на пути снести любые преграды. «Что, по-твоему, как не сумасшедшая жажда остановить мгновение, и Преображенский собор в Кижах, и Айя-София, и Кельнский собор, и собор Святого Петра в Риме, и церковь Покрова на Нерли, и Парфенон?» Андрей исповедовался, что до слез, до спазм в горле чувствует красоту, что ему пасть на колени и молиться хочется, лбом биться о паперть вечного духа, ибо все иное кажется немощным, молиться и просить прощения и помощи, чтобы задержать, выразить, сохранить, остановить, но, напоровшись на прохладно-ироничный, рассеянный взгляд Дмитрия, Андрей заглох и проклял себя, осознав, насколько нелепы его растекания чувствами по сухому от рождения древу, которое увидел он в глазах Дмитрия. Кому, зачем, что он пытался сказать? А Дмитрий искоса смотрел на него, держа усмешку на кончиках тонких губ, и ждал продолжения, а может быть, о чем-то своем думал. И оставалось одно – сплюнуть и с помощью первого пришедшего на ум пошлого анекдота во все лопатки драпануть от провала никому не нужных откровений. Но после он себе был омерзителен, будто хохочущий сброд застал его за самым постыдным. Царь зашептал во сне, всхлипнул, запрокинув голову. Одеяло валялось на полу. Вся грудь и руки рецидивиста были в татуировке. Чайки. Орлы. Луна и солнце. Русалки. Волны. Парусники. Линкор. Крейсер. Эсминец. Подлодка. Имя «Катя» на левом предплечье. Церкви с куполами и крестами. Сердце, пронзенное кинжалом. Восьмиконечная звезда. Всевозможные тюремные лозунги. На веках было вытатуировано: «Не буди». «А он ведь разбудил их, – подумал Андрей и отошел, сел на кровать, поджав закоченевшие на студеном полу ноги. Белел на стене над столом лист с Митиным проектом реставрации, не принятым в Москве, но позволившим восстановить памятник почти в первозданном виде. В окне между занавесками виднелся южный фасад церкви. Справа от двери в углу остро поблескивали в синеватом лунном свете топоры, которых скопилось больше двух десятков. – Разбудил. Хотя никто об этом не просил его. Никто права ему не давал. Ибо соблазнив даже одного из малых сих...» 9 Андрей с Дмитрием шли в совхоз – нужен был трактор, чтобы вытащить из леса сосну на крест. Нашли подходящую сосну километрах в четырех от церкви, в бору. Пробовали вытянуть на лошади, но Полпот, пожилой, с бельмом на глазу мерин, потягавший на своем веку, как ни тужился, как ни охаживал его веревкой и колом по бокам и по морде горбатый кучер Климентич, не смог даже с места бревно сдвинуть. |
| < Пред. | След. > |
|---|