Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Катюша на берегу. Повесть Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
15.12.2009
Оглавление
Катюша на берегу. Повесть
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15
Страница 16
Страница 17

– А я донесла, – прошептала Катя. – Я чувствую, что все-таки донесла. Оно во мне, оно есть, но только очень-очень глубоко. Затаилось, как только началась охота. И следы замело.
Она поднялась с пола, легла на постель. Вытянула ноги, сложила на груди руки и закрыла глаза. Или я ошибаюсь? – подумала. Я давным-давно все расплескала, не оставив ни капельки?
Она подумала о матери и об отце, о том, что послезавтра они будут там, с другой стороны Черного моря… Она не раз спрашивала себя: возможно ли так ненавидеть своего отца и так презирать свою мать? Иногда ей казалось это психическим отклонением. И она бы непременно обратилась к психиатру, если бы могла признаться кому-либо в том, что ненавидит отца и как она его ненавидит.
Она ненавидела в нем все. Запах его пота, который впитывает махровое полотенце, висящее в ванной на крючке; его улыбки в то время, когда он разговаривает по телефону и уверен, что его никто не видит; его чмоканье и чавканье за обедом, и качания головой со словами: «Вкуснотища, божественно, просто чудесно!», а с мокрой губы свисает капуста или что-нибудь еще; и голос, мгновенно меняющийся в зависимости от того, с кем говорит, и интонации, и пение в ванной, с полным отсутствием музыкального слуха, и привычка подхватывать сказанное кем-нибудь слово и напевать его деланным басом; и его бабьи истерики, которые он периодически закатывает матери по поводу того, что что-то у него не так там на работе; и похотливые приторные взгляды, которыми он трусливо втайне ото всех каждый раз, особенно когда выпьет, раздевает материну сестру Викторию, ласкает ее бюст, ее бедра, ее икры, отчего лицо его наливается кровью, и шевелятся уши, и мать это видит, но делает вид, что не замечает; и бесконечное его вранье, и переживания по поводу того, что в последний момент выхватят из горла жирный кусок – загранпоездку, ради которой он любого продаст, и горло перегрызет металло-фарфоровыми своими коронками; и машину его ненавидит, в которой проехала всего два раза… «Доченька, говорить всем всегда надо только правду, как бы трудно это ни было, да, доченька…»
Она его ненавидит.
Порой она кажется себе совсем девочкой и ей хочется летать. А иногда – старой рыбиной, у которой внутри, в печени какой только скверны не скопилось в плаваниях по морям и океанам, куда человечество сбрасывает все свои отходы. И тогда она почти физически чувствует потребность вернуться в свое святилище, а для этого очиститься, пропустить через себя, через жабры не загаженную, прозрачную, светлую воду.
Она подумала о Горбане.

У него была хорошая дюралюминиевая лодка с рулевым управлением, которую он купил вместе с домом. Весь день на старом причале он проверял и ремонтировал «Вихри». Закончив ремонт, прошел вдоль берега в сторону Мыса, который виднелся на горизонте, повернул к Средней косе – длинному песчаному острову километрах в двенадцати от поселка.
Он шел на среднем ходу. Моторы работали четко, ровно, изредка подвывая на пологих волнах. Открытое море справа, густо-синее, с прядями беляков, будто поднималось все и туго выгибалось дугой, один конец которой упирался в город, помнивший древних греков, а другой – в степи, не забывшие кочевников.
Солнце зависло над горизонтом. Волны, небольшие, но упругие, казались с одной стороны почти черными, а гребешки прозрачно светились.
Он вдруг резко сбавил ход, а затем и заглушил оба мотора. Почудилось – впервые за то время, что он здесь жил и выходил на лодке в пролив и в море, – что оттуда, из воды на него смотрят.
Он наклонился, зачерпнул пригоршню и плеснул себе в лицо. Вода была слишком теплой. Он решил, что перегрелся на солнце, когда возился с моторами, и хорошо бы искупаться. Бросив якорь, разделся. Окунулся, проплыл немного, лег на спину, стал смотреть в небо, но сразу и вернулся к лодке, вылез, потому что совсем стало не по себе. Они смотрели – сотни, тысячи глаз смотрели на него, и из воды, и из-за блистающих крылатых облаков.
Не одеваясь, он включил моторы, развернулся с ревом и пошел полным ходом назад к поселку, а чайки преследовали его и будто хохотали над ним. Или плакали.
Прохладный плотный ветер увлек за собой, выветрил видения.
Вернулся Горбань на пристань перед закатом.
На скамье у калитки сидела Катюша. Не находя места огромным, покрытым старческой гречкой рукам с тяжелыми непослушными пальцами, он сказал, что привел свою лодку в порядок и можно порыбачить. Она ответила, что была на рыбалке только раз в жизни, поймала маленького окушка, который потерялся где-то в траве, и с удовольствием поедет на рыбалку в море.
– Вы тогда предупредите своих молодых людей, чтобы пораньше завтра были здесь, на причале.
– Молодых людей? – подняла удивленные глаза Катюша. – Каких молодых людей? Посидите со мной немножко.
Горбань присел.
– Молодые люди, – сказала Катюша. – Если б вы знали, как печально со всеми этими молодыми. Старухой себя чувствуешь. Они, от которых кроме тоски – ничего в душе, мне опостылели. Мне, может быть, надо было родиться раньше. Или уж намного позже.
– Вы о чем? – не разобрал Горбань.
– Ни о чем, – улыбнулась Катюша, закидывая ногу на ногу. – Я только и делаю, что говорю ни о чем. А вы знаете, что о вас болтают в поселке? Что вы были священником!
– Изменником?! Родины?! Контузия…

Наташа вернулась под утро, сказала Кате, что с ней не разговаривает, и проспала до обеда следующего дня. Катя играла с Царем в бильярд и с Валерием в теннис, а в курзал на танцы, где они ее ждали, чтобы выяснить отношения, не пришла.
– Давайте погуляем по набережной, – сказала она Горбаню, выглянув с терраски. – В тире постреляем. Только вы подождите минутку, я хочу косу заплести.
Вышли в сумерках. Она в белой мини-юбочке и майке с рысью на груди, он в застегнутом на все пуговицы полосатом пиджаке с широченными лацканами. Она взяла его под руку.
– Я себе лилипуткой кажусь по сравнению с вами, хотя во мне метр шестьдесят девять, а по утрам метр семьдесят. Вы, должно быть, безумно сильный, да? Вы бы могли вот этот «Запорожец» поднять? Болтаю глупости, а думаю совсем о другом. Сказать, о чем? Нет, не скажу. Но мне очень хорошо вот так с вами идти. Давайте здесь на набережную пройдем, мы с Натальей всегда здесь проходим. Подруга моя считает, что в женщине не красота главное, а то, что могут увидеть и почувствовать только мужчины. Вы согласны? Не вслушивайтесь, я просто дура. Я всегда, когда приезжаю к морю, почему-то глупею. Стихи начинаю читать. Вы любите стихи? Хотите, я вам почитаю? Но не сейчас. Мы сядем возле моря, и я вам буду читать. Смотрите, как все на нас смотрят. Что они, интересно, думают? Смешные, да? Вон видите женщину в цветастом платье? Дома у нее наверняка двое детей, муж, и она им звонит каждый вечер по междугороднему, а этот усатый ждет ее у телефонной будки, чтобы увести куда-нибудь трахать под луной. Я пошлости говорю, да? Я очень пошлая бываю. Но я никак не могу привыкнуть к тому, что все врут и считают это в порядке вещей. Тамара, дачница ваших соседей, каждую ночь приводит к себе разных, и старых, и мальчишек. А самой за сорок. Муж – шахтер. Говорит, что любит мужа, он ее обожает, уточкой называет.


 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков