| Катюша на берегу. Повесть |
|
|
|
| 15.12.2009 | |
|
Страница 7 из 17 Наташу укачало, сошли, не доехав до автостанции. Купили в киоске «Здравницу», вычитали, что такой жары не наблюдалось сто тридцать лет. Над входом в продмаг горела лампочка, от ее вида, закисших глаз лежащей у стены собаки и облепленного слепнями мерина с вонючими бочками на телеге Катюше сделалось нехорошо. – Убей ее, – сказала она. – Кого? – не понял Валерий. – Собаку, – ответила Катя. – Вон лежит камень, видишь? Подойди и размозжи ей череп. – Зачем? – Потому что она бешеная. Они все бешеные. Ты слышишь, что я тебе говорю? Подойди и размозжи. Или ногами – как там, в поселке. – Серебренникова, ты охренела? – спросила Наташа. – Ему ведь это ничего не стоит. Даже наслаждение доставит – ногами по живому. Впрочем, пошли все в жопу. Валера зашел в магазин, купил бутылку лимонада, но выпить не смогли, вылили собаке в миску – мутными гноящимися глазами та посмотрела и прикрыла глаза, не шевельнувшись. Бутылку отдали старушке, которая заметила, что пекло такое бывает обычно к концу света. Пошли к центру, жалея, что приехали. Город весь был закутан пыльным зноем и совсем не чувствовалось близости моря, блестевшего в конце улиц. Колоссальный памятник В.И. Ленину, выкрашенный серебряной краской, высился посреди площади. Трехэтажное кирпичное здание было завешено кумачом, на котором написано было: «Все, что намечено партией – выполним!» Подошвы босоножек прилипали к асфальту, ремешки натирали ноги. Катюша разулась, пошла босиком, обжигаясь и ойкая, Валерий поддерживал ее под руку и иногда поднимал, обхватив за талию. – Понеси меня на руках, Валерочка, – попросила Катюша, и он, обливаясь потом, пронес ее шагов сто, до переговорного пункта. – Мамулечка! – закричала Катюша в телефонную трубку по-девчоночьи пискляво. – Мамуль, это я, я!.. Ну я же, твоя дочь! Чудесно отдыхаем!.. Загорели уже, как негритосики!.. Нет, далеко не заплываю!.. Конечно, моем фрукты!.. Спать ложусь в десять!.. Вы когда уезжаете?.. Завтра?.. Целую, мамулечка!.. И папулю от меня поцелуй!.. Ужасно соскучилась. Це-лу-ю! Зашли на базар. Там продавали темно-зеленые арбузы с маленькими черными семечками, сливы, груши, айву, персики, виноград, инжир, дыни, картошку, мед в сотах и на палочках, вокруг которых роились пчелы, помидоры, творог, яйца, зелень, сладкий красный лук, ракушки и сувениры из них, замороженные много лет назад дальневосточные креветки, магнитофонные кассеты с модными в тот год записями Высоцкого, но глушила все прочие базарные голоса песня «Волны памяти», продавали кроссовки и майки местного производства с надписями Montana и Adidas, самодельные ножи для фигурной резки овощей, темные очки в желтой оправе, мочалки, кактусы в горшках, квас, больше похожий на перекипевший рассол. – Иды суда, красавыца! – звали со всех сторон Катюшу. – За рубл бэри! Э-э… Дэсят рублэй хочшь, адын раз пацэлую! Валерий грубил в ответ, Катюша смеялась. Купив дюжину початков вареной кукурузы, сели на скамейку. – Знаете, что мне вчера в поселке сказали, – Наташа густо посолила кукурузу и втирала пальцем влажную соль между крупными темно-желтыми зернами. – Старик, у которого мы терраску снимаем, раньше попом был, каким-то архимандритом. Но кого-то убил, бежал, сменил имя, на Севере скрывался, а драгоценности украденные до сих пор не найдены. – Так может, он и есть капитан Копейкин? – сказала Катюша. – А, Валерочка? Как ты думаешь? Ты случайно не читал Гоголя? Я все забываю у тебя спросить: ты чемпион по какому виду? – Отстань, Серебренникова, от человека, – сказала Наташа. – Валер, а ты Сашеньку Монина давно знаешь? У него глаза такие… Это правда, что он дал обет не мыться, пока в мире существует насилие? – Врет он. Утешает всех, Бог есть любовь, говорит. – Потому что добрый, – сказала Наташа. – А я злой. – Нет, Валера, ты не злой, – сказала Катя. – Ты никакой. Куря трубку с душистым табаком, подметая пыль подолами, за которые держались двое чумазых босых детей, подошла молодая эффектная цыганка. – Здравствуйте, молодые люди, – голос у нее был хриплый, глубокий, неестественно низкий. – Меня Василисой Петровной зовут. Хотите, погадаю, что было, скажу, что будет? Вот ты, сероглазая, – она встала перед Наташей, – деньги бумажные зажми в кулаке – и все, и спокойно сиди, все расскажу. А ты, солнечная, – посмотрела она Катюше в глаза, – с тобой, солнечная, у меня особый разговор будет, длинный будет разговор. Ты детишек пока угости, не жалей свою кукурузу, не жалей, детишки вон как смотрят, не подумай, что кушать нам нечего, у нас не меньше вашего денег, но угости, так надо, принято так, а я уж, солнечная, тебе всю правду, если, конечно, не боишься. Большой казенный дом на площади тебя ждет… Появились двое милиционеров, взяли цыганку за руки и куда-то повели. Дети с ревом побежали следом. И Катюша вдруг решительно встала и пошла за ними. – Подождем здесь, – сказала Наташа. – Она ужасно любит все это – гадания разные, спиритизм… У нее есть знакомый, взрослый, и вот он почти свихнулся на всех этих делах. – Какой знакомый? – Она тебе не рассказывала, и я не буду. – Ну расскажи, – Валерий поглаживал кончиком указательного пальца Наташин шейный позвонок. – Он кто? – Пишет что-то. Щекотно. – А так? Вот так, а? Приятно? И она давно с ним? – Вот я, ты – мы обыкновенные люди. Разве это плохо – быть обыкновенным человеком? Нормально жить, нормально любить. – А она? – Не знаю. Иногда я думаю, что она просто хочет казаться загадочной, непредсказуемой. А иногда… дьявол в нее вселяется какой-то. Вы, как дети, ей богу. Она и сама не думала, что так вокруг нее здесь крутиться будут. Она ведь даже у нас в классе в лучшем случае на втором месте была. – У меня ощущение, что ты хочешь сказать, но боишься. Скажи, – он поцеловал ее в шею. – Я ведь вижу, кто на первом был. – Да не боюсь я! И не лезь ко мне. Просто никого она любить не может, кроме себя. Ты еще поймешь, помяни мое слово. Себя обожает. Любимое ее занятие – голой перед зеркалом вертеться. – Совсем? – уточнил Валерий. |
| < Пред. | След. > |
|---|