Марина ждет у стойки, где уже закончилась регистрация на Сочи. Узрев меня, отворачивается, притопывая изящной, на каблуке, ножкой, делая вид, что индифферентна. Водружаю неподъемный ее чемодан на весы, но мне дают понять, что багаж нашего рейса давно уже в самолете. Мчусь в галерею, возвращаюсь, снова мчусь, уламываю пухленькую веснушчатую девчушку – на концерт Майкла Джексона ее приглашаю, на бой быков, на Марс, где будут яблони цвести, уверяю, что она вылитая Софи Лорен, представляюсь Никитой Михалковым, в любви с первого взгляда объясняюсь, чтобы она в порядке величайшего исключения все-таки посадила нас в летательный аппарат.
«Суетной ты у меня мужик, Коломин, – говорит Марина, опустившись в кресло и пристегивая ремень. – Суетной». В пакете у Марины все, что нужно для тихого семейного счастья на высоте десять тысяч метров: бутерброды с бужениной и севрюгой горячего копчения из закрытого распределителя, шоколад, журнал «Огонек» с кроссвордом. «Молодой человек, вы ни одного ластоногого случайно не знаете? – жуя, обращаюсь к соседу справа и постепенно подключаю весь почти салон. – Вы-то должны знать яркую звезду в созвездии Лебедя!.. Девушка, неужели ни одна разновидность щипцов не приходит вам в голову?.. Государство в Центральной Америке из десяти букв, вторая «о», предпоследняя «эн»... Доминикана», – отвечаю сам. «Ну что там еще?» – пихают со всех сторон. «Что с тобой, Коломин? – интересуется Марианна, извлекая из пакета пурпурное яблоко. – Хочешь? – кривит она в искусительной усмешке полные малиновые губы, откусывает, искоса на меня глядя. – А, Коломин?»
«Хочешь яблоко?» – спрашивает она и на другой день, у моря. «А если оно тоже с древа познания? – сомневаюсь я, сыпля ей песок на живот. – Ты не расстроишься, если после того, как мы вкусим сей плод, у нас откроются глаза на собственную наготу? Ведь здесь, – окидываю оком песчаную косу, на которой мы нагие и прекрасные, как Ева и Адам до изгнания, лежим, а доставивший нас сюда на катере местный абориген таскает серебристых ставридок метрах в ста от косы. – Ведь здесь, – отмечаю я, – даже смоковных листьев нет, чтобы прикрыть срам, это тебе не остров блаженных Тильмун. И не у Кузьки на заднем дворе, – развиваю мысль, склоняясь к распростертому, наполовину зарытому в песок телу и целуя перси, нежные, как персики, которых мы купили вчера на базаре полную сумку и не заметили, как съели в процессе акта человеческой близости под покровом темноты; я, признаюсь, не чаял в скромной досель девушке обнаружить такую жажду близости и несколько смущен, не покидает чувство, что не смог я эту жажду утолить сполна, а потому и порываюсь наверстать те версты, что не проскакали мы с ней в душной, напоенной морем и жасмином и просверленной цикадами ночи. «Дурак, увидят! Да отстань ты от меня, маньяк!»
Оскорбленный и униженный, прихватив оплетенную бутыль молодого домашнего вина, я отдаляюсь, ложась на берегу пустынных волн, а абориген продолжает таскать ставридок. Мы с Мариной тоже с утра рыбачили, и не без успеха, особенно Марина, хоть и не удалось ей поймать мечту в образе катрана – черноморской акулы за склизкий хвост. Трещат прозрачными перепончатыми крылышками осенние стрекозы, воздух по-летнему струится, размывая и без того до предела размытые контуры мироздания. Стараясь не замочить лапки, возле воды прохаживается чайка, сытая, вальяжная, с крепким желтым клювом. Увидев под самым своим подбородком какое-то насекомое, Марина с визгом вспархивает, чайка грузно взлетает, девушка бежит, плюхается в воду, уходит с головой, выныривает, переворачивается на спину, и чайка, косясь на Марину глазом, приземляется. Затем, обернув наготу полотенцем, сидя на корточках у воды, девушка рисует прутиком на песке, мокрые медно-платиновые волосы ее тяжело раскачиваются. «Кто создан из камня, кто создан из глины, – декламирует она, – а я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина, я бренная пена морская...»