Официальный сайт журналиста и писателя Сергея Маркова.
Фанера над Парижем Версия в формате PDF Версия для печати Отправить на e-mail
14.12.2009
Оглавление
Фанера над Парижем
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
«Спасибо, – сказала она, вся в бело-голубом, но слезать с «Матильды» не торопилась, а мы, курившие у колонны, взирали. – Можно я прокачусь сама немножко, здесь, вокруг памятника?» – «Пожалуйста, – ответил Сява. – А пробовали уже?» – «Конечно!» В широченном своем плаще она придвинулась к спортивному рулю, раскинула руки, точно крылья летучая мышь, и закружилась вокруг называемого студентами квадратного трехчлена, что против входа в «стекляшку», и потом, прибавив газу, исчезла в дымке.
«Еду по Горького, понял, – рассказывал Сява, – гляжу, голосует, стопорю, садитесь, а она улыбается и вдруг откидывает назад волосы, сумку на плечо, садится, я не ожидал, и говорит: «На Ленгоры, в МГУ». Вообще-то мне в другую надо было сторону, но тут такое дело! Подлетаем – ты стоишь, оказывается, знаешь ее, что не туфта, что она внучка, правда?» – «Нет, Сява, не туфта», – отвечал сидящий ныне за лесобиржей, вглядываясь в конец аллеи и туманное свое будущее. Она вернулась, счастливая, и дала Сяве свой телефон, чтобы он позвонил и ее потренировал, потому что она мечтает принять участие в мотокроссе по пересеченной местности.
Но через несколько дней, оставив мне запасной мотоцикл, Сява уехал в Нальчик, – ухаживая за парализованной матерью, сражаясь с Херапонтычем, впадавшим то и дело в дипсоманию, как по научному тот именовал обычный советский запой, подвизаясь то кочегаром, то плотником, то служителем в морге, исподволь Сява захворал мотоальпинизмом и всю зиму с друзьями растачивал, накачивал, наваривал, наяривал, готовясь к штурму Уллу Джан-тушбы. Так что тренировать Марину довелось мне.
«И что ты со мной теперь делать будешь? – еле слышно осведомилась она на даче у тети Вики, где тренировки получили логическое завершение. – Зачем вам это нужно было?» – задала она риторический вопрос. «Кому это вам?» – поинтересовался я, хотя догадывался, что речь идет обо мне и тете Вике, накануне угощавшей заморским напитком и с упоением рассказывавшей об особенностях обряда дефлорации у разных народов мира: ее муж, знаменитый тележурналист Аненков, тайно снимал об этом абсолютно нецензурный и какой-то даже диссидентский фильм в Индонезии, Австралии, Центральной Африке, Латинской Америке… Мелкая дрожь – отзвуки скачек по пересеченной местности – не оставляла крупного белого тела. Позеленевшая лицом, осунувшаяся, с капельками пота на виске у корней волос, с закрытыми глазами, она подтянула к подбородку круглые белые колени, я укрыл ее и, коснувшись пересохшими губами холодной бархатистой мочки уха, глядя сквозь запотевшее стекло на яблони и имея вследствие давешнего возлияния одно, но пламенное желание – выйти на мгновение в сад, умытый росами, я шепотом произнес то, что принято произносить до, а не после исполнения воли сочетателя, будто потянули меня за язык пальцами, пахнущими воблой и скисшим пивом, произнес слова, не столько даже за смысл коих и теперь, много лет спустя, впору краснеть, сколько за неповторимую интонацию, с которой произнес их тогда, в 1981 году, я, предвкушающий, как выскочу в сад и прямо с крыльца или, встав за сарайчиком, вслед за вторым удовлетворю третье по значимости (если верить автору «Утопии» Томасу Мору) чувство, доставляющее человеку высшее блаженство, произнес, отмерив тем этап в жизни, ведь слово, как показывает опыт, не воробей: «Я тебя люблю».
Проводив нас до калитки, тетя Вика сказала, что завидует нам, и велела обоим поцеловать ее в обе щеки.
…Сидя и лежа друг на друге в кузове ЗИЛа, вопим по утрам:

На ист-фак-фак-фак пос-ту-пил-пил-пил,
И не взви-дел он бе-ло-го дня-а,
А ма-ла-дой бру-нет стал се-дым, как дым,
И по-гиб-гиб-гиб от вина-а!

Вино здесь – портвешок, продающийся на станции, – привилегия грузчиков, а я грузчик, хоть и единственный в бригаде, не служивший в армии. Рома Махора, который с нами постольку поскольку, для потехи мышц (он и начальник штаба, и физорг, и ответственный за все), был старшиной на флоте, Петр Сорокин, наш бригадир, был контужен в процессе выполнения интернационального долга, Валера Разбойников с архаровцами стройбата возводил в Забайкалье нечто грандиозное.
Мы, грузчики, имеем право проспать утреннюю линейку, опоздать к машине после обеда, засидевшись за компотом в столовой, грянуть среди ночи на весь лагерь песнь о Вещем Олеге, но пашем – надо отдать нам должное – по-черному: носимся по полям, грузим мешки и сетки с картошкой, которую собирают все остальные двести человек, разгружаем, грузим, матюгаемся с приемщиками, которые обмывают бабье лето и принимать, кроме как зеленого змия на грудь, ничего и никуда не хотят. Порой и на спине посидеть, покурить нет времени. Вечерами ломит поясницу, руки-ноги горят, словно земля от напалма, закроешь глаза – скачут, как на батуте, зелененькие чертики с розовенькими обрубленными хвостиками. А утром жизнь вновь прекрасна! По дороге поем с девчонками о молодом брунете, о кровати с красивыми шишками, о белошвейке, которая шила гладью, но потом пошла в театр, и ничего нет целебней для души, чем спрыгнуть на гулкую, окаменевшую от первых заморозков землю, пройтись, разминая ноги, пробежаться и, оглядывая голубой, с дымчатой примесью охры лес по краям поля, вдохнув всей грудью, захлебываясь чистым, как до нашей эры, воздухом, вспомнить о том, что жизнь-то никогда не кончится.
Отослав машину, лежим на телогрейках, травим анекдоты, играем в очко на пальцах. Выигрывает Валера Разбойников, щелбаны он бьет с вдохновением и оттягом, как в стройбатах войск императора Тиберия, который, говорят, щелчком пробивал темя провинившемуся легионеру. На что уж у сидящего за лесобиржей череп прочен, а и то с трудом мозги выкарабкиваются из темных затхлых глубин подсознания. Выигрывает однажды и сидящий и высекает-таки из левого глаза стройбатовца скупую слезу, в то время как на обочине метрах в трехстах от нас останавливается РАФ. В пыли возникает квадратная женщина, за ней, согнувшись, выскакивает колоссальной величины негр в едко-канареечных сапогах и охотничьей шляпе с пером, вылезают девушки и пареньки, разноцветные и разнокалиберные. Со стороны Москвы подкатывает «Волга» и пристраивается за автобусом. По зеленому шарфу и очкам, сверкающим на солнце, мы признаем декана, он что-то говорит, видно, шутит, ведет иноземцев по дороге, размахивая рукавами и полами синего плаща. Ромы Махоры уже нет с нами, мелкой рысью на полусогнутых бывший старшина бежит навстречу высокому руководству. Нехотя приподнимаемся и мы.
«...самых азных стан ебята, – декану нашему доставляет физическое удовольствие употреблять слова, в которых по идее обязан присутствовать звук «эр» – это его маленькая и единственная слабина. – С азных континентов: из Латинской Амеики, Афики, – он оборачивается к двухметровому чернокожему малому с пером, напоминающему Кинг-Конга. – Патъик Музыченко, укаинец, потомок эмигантов певой волны, котоые еще до эволюции эмигъиовали...


Последнее обновление ( 14.12.2009 )
 
< Пред.   След. >
ГлавнаяБиографияТекстыФотоВидеоКонтактыСсылкиМой отец, поэт Алексей Марков