| Без декораций и без грима |
|
|
|
| 14.12.2009 | |||||||||||
Страница 9 из 9 Ей снова представилась жизнь ее ожиданием некоего телефонного звонка. Звякнет на улице трамвай – замирает сердце; зазвонит где-нибудь за стеной или этажом ниже телефон – бросается к своему аппарату... В промежутках между звуками огромного дома и звуками улицы она слышала тишину – тишина, как море и как огонь, никогда не повторялась, всякий раз была новой: то настороженная, то хмурая, то зловещая, то стоячая, то внятная, то ломкая, то дремная... Всякий раз тишина имела иное, чем прежде, содержание, которое не выявить ни словами, ни образами, ни цветами, ни музыкальными звуками, ни на ощупь, но которое властно подчиняет себе, диктует свою неуловимую волю, определяя на время все слова, жесты, поступки... Когда-нибудь человек сумеет изобразить тишину – это будет не скоро, быть может, когда человек уже и не будет хомо сапиенс. И изобразить то, о чем человек молчит. Дальнейшее – молчание. Дальше – тишина. По-разному переводили эту великую строчку из «Гамлета», а ведь молчание и тишина – не одно и то же. Мало того, эти слова могут быть и вовсе противоположного значения. Молчание... молчаливость... молчальник... молчанка... молчок... молчунья... Если бы и не принимала она добровольный обет молчания, то все равно никогда никому ничего бы не смогла рассказать о своей жизни, потому что жила она не своей жизнью, чужой, параллельной или перпендикулярной, а может быть, и совсем никакого отношения не имеющей... К чему? Теперь чуть ли не все кажется миражом, иллюзией. Лефочка, я на вечер взял билеты в «Иллюзион», но маловероятно, что смогу пойти... И снова, снова черная, черная, черная машина... Ну как вам моя коллекция?.. Я скромный винтик в государственной машине – черной, черной, черной... его прорывы в иные ипостаси и миры... но справедливость-то должна быть, Ляленька?.. Истинная любовь... мне холодно, холодно... в ледяном дворце... Россия – ледяной дворец... Князь Михаил Алексеевич проснулся в душной, давящей темноте. Рванулся из нее и скинул тулуп. В окошки процеживался рассеянный, не рождавший четких очертаний свет – такой размытый свет льется в комнату в морозный день из окон, покрытых наледью. Он ощутил холод и тут понял, что вокруг все ледяное: и стены, которых он коснулся пальцами, и пол, и потолок, и окошки. Вдруг он обнаружил, что не один в ледяной комнате, в постели лежало маленькое существо, нагое, белое, женское... Занимался рассвет над Петербургом. Страшные картины представлялись Голицыну и Авдотье Ивановне. Спящие и, возможно, замерзшие уже люди вокруг дымящихся кострищ... Мне холодно... ты должна ехать, ты должна ехать... почему ты не спрашиваешь, где я провела прошлую ночь?! Я тороплюсь, я опаздываю на спектакль... Господи, помилуй... да, я боюсь, боюсь его, как же ты не понимаешь, дура, что все, все в мгновение ока может оборваться – и цветы, и афиши, и аплодисменты, и жизнь, все, я боюсь, потому что шуты мы, крепостные мы, как были, так и есть и будем, я боюсь, молчи, молчи, молчи, ради бога!.. Вмерзший в лед валенок, владелец которого лежал тут же, неподалеку, весь расхристанный, окровавленный и уж не живой. Кто-то пригоршнями хлебал водку из фонтана. Буженинова ахнула, остолбенев, когда увидела утопшего в фонтане – страшны были его открытые глаза в отблесках зари... Боюсь, боюсь… Помреж Людочка позвонила в первом часу ночи. Сказала, что премьера отменяется, потому что Павлюк улетает в Милан ставить, а потом и снимать «Грозу» Островского для американского проката, но «от Островского, конечно, там ни фига, это будет гениальная постановка, вы представляете, они попросили слегка осовременить пьесу, Дикого сделать итальянским миллионером, хозяином строящейся на Волге итало-советской фабрики презервативов, а Катерину, приехавшую туда в качестве переводчицы, московской путаной, которую в детстве изнасиловал отец-алкоголик, бывший палач НКВД, ну и все в том же духе, представляете, Алефтиночка Павловна, гениально!» «А что Максим Георгиевич?» – «Разумеется, согласился! Они обещают подписать с ним долговременный контракт, в Голливуд пригласят, представляете!» Положив трубку, Алефтина Павловна накинула на плечи шаль и вышла на балкон. Катили по горбатому Каменному мосту такси с зелеными огоньками. Гасли окна в домах. Темнели пустынные набережные. В аспидно-багровом небе светились звезды Кремля. 1980; 1989 |
|||||||||||
| < Пред. | След. > |
|---|